Каждый возврат от заблуждения мощно развивает человека и в единичном, и в целом, так что отлично можно понять, как сердцеведу один кающийся грешник мог быть милее девяноста девяти праведников.
Очень часто в ходе жизни, среди величайшей уверенности в своих поступках, мы внезапно замечаем, что увлеклись лицами, предметами, что нам пригрезилось такое отношение к ним, которое для пробудившегося глаза тотчас исчезает; и все же мы не можем оторваться от них, нас держит какая-то власть, представляющаяся нам непонятной. Но иногда мы доходим до полного сознания и понимаем, что заблуждение так же хорошо может стимулировать и побуждать к деятельности, как и истина. А так как дело везде является решающей инстанцией, то из деятельного заблуждения могут возникнуть превосходные вещи. Так оказывается, что и разрушение приводит к счастливым последствиям.
Самое же удивительное заблуждение – это то, которое относится к нам самим и нашим силам и которое состоит в том, что мы зачастую отдаемся какому-нибудь почтенному делу, до которого мы не доросли, стремимся к цели, которой мы никогда не можем достигнуть. Происходящие отсюда тантало-сизифовы муки каждый испытывает тем острее, чем искреннее были его намерения. И однако очень часто, видя себя на веки разлученными с нашей целью, мы уже нашли на своем пути другую желанную вещь, которая нам по силам и удовлетвориться которой нам суждено от рождения[119].
Как можно познать себя? Не путем созерцания, но только путем деятельности. Попробуй исполнять свой долг, и ты узнаешь, что́ в тебе есть.
Когда человек размышляет о своей физической или моральной природе, он обыкновенно находит себя больным.
Обратившись к значительным словам:
Мы видим, как это хваленое «самопознание» уже в течение долгого времени сводится только к самоистязанию и самоуничижению, не давая в результате ни малейшей практической жизненной выгоды[120].
Если я знаю свое отношение к самому себе и к внешнему миру, я называю это правдой. Так каждый может обладать своей собственной правдой, и тем не менее это всегда – одна правда.
Гений проявляет своего рода вездесущие: в общем – до опыта, в особом – после опыта.
Деятельный скепсис – это тот, который неустанно стремится преодолеть самого себя и через упорядоченный опыт достичь своего рода условной надежности.
Общий характер такого ума – тенденция исследовать, действительно ли присущ данному объекту какой-либо предикат; а совершается это исследование с той целью, чтобы все выдержавшее такое испытание с уверенностью применять на практике.
Все практики стремятся сделать мир сподручным (handrecht); все мыслители хотят, чтобы он был приспособлен к голове (kopfrecht). Пусть сами смотрят, насколько это удается каждому.
Мышление и деятельность, деятельность и мышление – вот итог всей мудрости. Оба должны неустанно двигаться в жизни взад и вперед, как выдыхание и вдыхание. Кто делает для себя законом испытывать деятельность мышлением, мышление – деятельностью, тот не может заблуждаться, а если и заблудится, то скоро вернется на верную дорогу.
9. Универсализм
Кто не согласится, что чистые наблюдения делаются реже, чем это обыкновенно полагают? Мы так скоро смешиваем наши ощущения, наше мнение, наше суждение с предметом нашего опыта, что не долго остаемся в спокойном состоянии наблюдателя, а начинаем устанавливать известные положения, которым мы можем придавать вес лишь постольку, поскольку можем до некоторой степени положиться на природу и развитие нашего ума.
Более прочную уверенность в этом может дать нам та гармония, в которой мы находимся с другими, тот опыт, что мыслим и действуем мы не в одиночку, а коллективно. Беспокойное сомнение, не принадлежит ли наше воззрение нам одним, сомнение, так часто охватывающее нас, когда другие высказывают убеждение, противоположное нашему, только и ослабляется, даже упраздняется, когда мы вновь находим себя во многих; тогда только мы с уверенностью можем пользоваться обладанием такими принципами, которые долгий опыт мало-помалу подтвердил нам и другим.
Все наши мысли и дела, имеющие общее значение, принадлежат миру, и все то из усилий индивидов, что он может использовать, он и доводит сам до зрелости.
«Pereant qui ante nos nostra dixerunt!»[121]