Учение о цвете

Все замечаемые нами в опыте действия, какого бы рода они ни были, связаны между собою полной непрерывностью, переходя одно в другое; они ундулируют (волнообразно сменяются) от первого до последнего. Что их разделяют, противопоставляют друг другу, смешивают, это неизбежно; но благодаря этому в науках должно было возникнуть безграничное противоречие. Косный разграничивающий педантизм и все сливающий мистицизм приносят оба одинаковый вред. Но все активности, от самой низкой до самой высокой, от падающего с крыши кирпича до блеснувшего, зародившегося в тебе и сообщенного другим духовного прозрения, располагаются в один ряд… Чтобы сказанное не звучало парадоксально, чтобы при более тщательном взвешивании оно внушило доверие мыслящему человеку, мы рассмотрим приведенный пример подробнее.

С крыши срывается кирпич – мы называем это в обычном смысле случайным; он попадает на плечи прохожего – разумеется, механически; но и не вполне механически, – он следует законам тяжести и действует поэтому физически. Разорванные сосуды прекращают тотчас свою функцию; в данный момент соки действуют химически, на сцену выступают их элементарные свойства. Однако нарушенная органическая жизнь столь же быстро оказывает сопротивление и пытается восстановиться: между тем человек как целое более или менее бессознательно и психически потрясен. Приходя в себя, личность чувствует себя этически глубоко оскорбленной; она жалуется на нарушение своей деятельности, какого бы рода она ни была, и с неохотой предается терпению. Религиозно же ей становится легко приписать этот случай высшему провидению, рассматривать его как спасение от большего зла, как введение к высшему добру. Этим удовлетворяется страдающий; но выздоравливающий поднимается гениально, верит в Бога и в себя самого, чувствует себя спасенным, хватается и за случайное и извлекает из него свою выгоду, чтобы начать вечно бодрый круг жизни.

(Цв.)

* * *

Пускай один тяготеет больше к естественному, другой – больше к идеальному: природа и идеал, нужно это помнить, не ведут ведь спора друг с другом; напротив, они тесно связаны между собою в великом живом единстве, которого мы странным образом так добиваемся, быть может уже обладая им.

(Иск. 1801)

7. Научный и психологический релятивизм

Развитие науки очень задерживается тем обстоятельством, что в ней отдаются тому, чего не стоит познавать, и тому, что недоступно знанию.

* * *

С принципами выведения дело обстоит так же, как с принципами подразделения: они должны быть проведены на деле, иначе они ничего не сто́ят.

* * *

Также и в науках, собственно, ничего нельзя знать, а нужно всегда делать.

* * *

Наука помогает нам прежде всего тем, что до известной степени избавляет от изумления, к которому мы от природы склонны; а далее – тем, что у все более возвышенной жизни она пробуждает новые способности для отклонения вредного и введения полезного.

* * *

Относительно научных академий жалуются, что они недостаточно энергично воздействуют на жизнь; однако в этом виноваты не они, а вообще способ трактовать науку.

* * *

Больше всего тормозит науку умственная неоднородность ее работников.

* * *

Они относятся к делу серьезно, но не знают, что делать со своей серьезностью.

* * *

Двух вещей нужно остерегаться всеми силами: когда ограничиваешься своей специальностью – окостенения; когда выступаешь из нее – дилетантства.

* * *

В шестнадцатом веке науки принадлежат не тому или другому человеку, а миру. Мир обладает, владеет ими, человек же лишь захватывает богатство.

* * *

Выдающиеся люди XVI и XVII веков были сами академиями, как Гумбольдт[117] – в наше время. Когда же знание стало так быстро возрастать, частные лица сошлись, чтобы соединенными силами осуществить то, что стало невозможным для индивидов. От министров, князей и королей они по возможности держались вдали. Как боролся против Ришелье союз французских ученых! Как противился английский и лондонский союз влиянию фаворитов Карла II!

Но так как это в конце концов случилось и науки почувствовали себя государственным органом в государственном теле и получили свой ранг в процессиях и других торжествах, то вскоре была утеряна из глаз высшая цель; каждый «представлял» свою особу, и науки стали тоже щеголять в плащах и шапочках. В своей «Истории учения о цветах» я обстоятельно привел подобные примеры.

* * *

Не веришь, сколько мертвого и мертвящего в науках, пока серьезно и с увлечением не погрузишься в них; и мне кажется, что, собственно, людей науки воодушевляет больше дух софистики, чем дух любви и истины.

(П. 1798)

* * *

Науки в целом всегда удаляются от жизни и только обходным путем возвращаются к ней.

* * *

Они являются ведь, собственно, компендиями жизни; они сводят данные внешнего и внутреннего опыта к общему, приводят их в связь.

* * *