Итак, здесь мы вполне можем рекомендовать и превозносить аналогию как орудие, как рычаг, цель которого – захватывать и двигать природу. Не нужно смущаться теми случаями, когда аналогия вводит в заблуждение, когда она, как слишком далеко идущее, произвольное остроумие, совершенно испаряется. Не будем далее отвергать веселую, юмористическую игру предметами, удачное и неудачное сближение, даже связывание самых далеких вещей, которое пытается повергнуть нас в изумление путем неожиданного сопоставления обратить наше внимание на контраст. Однако будем держаться, ради нашей цели, чистой методической аналогии, которая только и оживляет опыт, связывая раздельное и далекое с виду, открывая его тождество и давая мало-помалу и в науке ощущение настоящей совокупной жизни природы… Все во вселенной связано, имеет отношение друг к другу, соответствует одно другому.
Нельзя порицать мышление согласно аналогиям; аналогия имеет то преимущество, что она не замыкается и, собственно, не желает ничего последнего; напротив, индукция, которая имеет в виду заранее поставленную цель и, работая для ее достижения, увлекает за собой ложное и истинное, пагубна.
Если бы нам поставили в упрек, что мы слишком далеко идем в установлении родства, отношений, связей в аналогиях, толкованиях и сравнениях, то мы ответим, что для ума никакая подвижность не будет лишней, так как он всегда должен бояться закостенеть на том или ином феномене; однако вернемся сейчас же к ближайшей среде и покажем те случаи, где эти общие космические феномены мы производим технически собственными руками и, стало быть, можем надеяться ближе проникнуть в их природу и свойства. Однако, в сущности, мы и тут не достигли всего, чего желали: то, что мы осуществляем механически, мы ведь должны делать согласно общим законам природы; и даже в последних технических приемах всегда есть нечто духовное, которое, собственно, и оживотворяет все физически осязаемое, поднимая его на ступень непостижимого.
Истинное, совпадая с Божественным, никогда не допускает непосредственного познания: мы созерцаем его только в отблеске, в примере, в символе, в отдельных и родственных явлениях; мы воспринимаем его как непонятную жизнь и не можем отказаться от желания все-таки понять его.
Мы должны, правда, признать за природой ее тайную ἕγχεἵ ςηδις[115], посредством которой она творит и стимулирует жизнь, и, не будучи мистиками, тем не менее принять в конце концов нечто неисследуемое; но все-таки человек, серьезно относящийся к делу, не может отказаться от попытки так прижать к стенке это неисследимое, чтобы удовлетвориться этим и уже добровольно признать себя побежденным.
Человеку вполне подобает принять неисследимое; однако своему исследованию он не должен ставить никаких границ, ибо хотя природа и обладает преимуществом над человеком и, по-видимому, многое скрывает от него, но и он обладает, в свою очередь, тем преимуществом над ней, что может своею мыслью если и не проникнуть сквозь нее, то возвыситься над ней. Но мы уже довольно далеко проникли в нее, достигнув первичных феноменов, которые мы созерцаем лицом к лицу в их неисследимом великолепии, и затем обращаемся назад, в мир явлений, где непонятное в своей простоте раскрывается в тысяче и тысяче многообразных явлений, неизменное при всей изменчивости[116].