Участковая, плутовка и девушка-генерал

По окружному периметру, главное поселковое полицейское здание было квадратное; правда, виделось оно немного неровным, так как передние и задние окна, прежде всего из-за предусмотренной металлической двери, углублённой в своеобразную нишу, и КПЗ, отстояли друг от друга на расстоянии, значительно меньшем, чем сконструированные с восточного боку (западная стена оставалась сплошной и практически голой, единственное, в верхней части, прямо под крышей, имелось небольшое квадратное отверстие, сообщавшее камеру предварительного заключения с благоухавшей, весенней природой). Чтобы обойти его полностью, вначале требовалось миновать густые кустистые заросли, разросшиеся в задней, северной, части и плавно переходящие в общепоселковую сливную канаву. Однако до второго угла, который нужно было сейчас обойти, оставалось добрых одиннадцать метров – их неустрашимая брюнетка (хотя и чуточку всё-таки боязливо подрагивала) проделала твердым, уверенным, пружинистым шагом… И вот тут! Она оказалась один на один с неисчислимым крысиным воинством, отвратительно шевелившимся, по-боевому щетинившимся и готовым к агрессивному, реалистично огульному нападению.

Ошарашенная девушка машинально и действуя исключительно на подсознательном уровне испуганно закричала [нет, пожалуй, даже истерично заверещала (пронзительно и протяжно)!], а следом, так и оставаясь с письменными принадлежностями в левой руке и подсвечивая себе карманным фонариком, начала вести безостановочную пальбу и насмерть укладывать ближайших зубастых предвестников мучительной смерти, бесславной и неумолимой, бессмысленной и ужасной. Славясь непревзойдённой меткостью, напрочь перепуганная красавица, прежде чем у неё закончились боевые патроны, умудрилась избавиться от восьми пронырливых, наиболее проворных, «вражеских недругов», чьи окровавленные тушки безвольно валялись неподалёку от ее дрожавших миленьких ножек, передававших небывалое волнение и отчётливо проявлявших его даже через резиновые сапоги, а заодно и прочные суконные женские брюки. Требовалось извлечь истраченную обойму, а затем воткнуть в пистолетную рукоятку запасную, другую, готовую к дальнейшему бою; однако на целиком и полностью нехитрое предприятие необходимо было затратить какое-то время.

Тем временем ошалелые кровожадные зверьки, вдруг осознавшие, что убийственные заряды внезапно закончились и что у них появилась прямая возможность к решающей, бесповоротной атаке, зловеще, угрожающе зашипели, сливая многоголосое излияние в единое жуткое целое; говоря о его противоречивой природе, с одной стороны, торжествовавший возглас напоминал потустороннюю ярость, проявившуюся тысячей демонических глоток, с другой, он срочно требовал человеческой свежей крови, горячей и жертвенной, способной пресытить любую жажду, пускай и самую неутолимую, и крайне настойчивую. Таким образом, пока невероятно перетрусившая красотка едва-едва шевелилась, и пока она ухоженными пальчиками, трясшимися от страха, извлекала основную обойму, и пока затем настойчиво проникала за пазуху, где в срочном порядке пыталась нащупать оперативную кобуру, чтобы быстренько отыскать запасную, ожесточённые, враждебные «монстрики», оголтелые, и напрочь озлобленные, и находившиеся ближе всего, успешно приблизились к её резиновым сапогам – и… совсем уже готовились решительно нападать, вскарабкиваясь по плотной материи и добираясь до самого верху… Надежды на спасение не было никакой!

Прекрасно осознавая критическую, отвратную перспективу, роковую и драматическую, Владислава потеряла всякое чувство прежней уверенности, мгновенно отказалась от убежденности в собственных силах и крепко-крепко зажмурилась, согласная с неминуемой гибелью, и жуткой, и скорой, и несказанно ужасной. Но не преждевременная кончина заботила в трагическую минуту сногсшибательную красавицу, по изумительной красоте неописуемую никакими простыми словами, нет! Больше всего на белом свете её сейчас заботило, что, после бесславной смерти, сопряженной с омерзительным звериным обедом, она в окончательном итоге станет похожей на обглоданное, страшное туловище, обнаруженное ею с утра и некогда принадлежавшее непутёвому гражданину Осольцову; можно верить – а кто-то, возможно, и недоверчиво усомнится? – но именно сумбурные мысли, угрюмые и унылые, связанные как раз таки с мгновенной утратой неподражаемой красоты, бродили в наступивший тревожный момент у бесподобной красавицы, нисколько не боявшейся расстаться с молодой, такой еще юной, жизнью, но страшно переживавшей, как же она будет выглядеть – вначале на изучающем вскрытии в морге, а впоследствии на прощальной панихиде, уложенная в гробу.

Вдруг! Зажмурившаяся смуглянка, готовившаяся предаться ужасной и жуткой смерти, почувствовала, как за нежное, женственное запястье её ухватила чья-то небольшая, похоже девчачья, ручка, а ясный, мелодично настроенный, голос, хотя и немного дрожавший, но все-таки более-менее резкий, убедительно, грубовато промолвил:

– Долго ещё пнём неприкаянным будешь стоять?! Умереть, что ли, глупо, безбожно и отвратительно хочется?