Участковая, плутовка и девушка-генерал

Постепенно мужественный, героический дух покидал бескорыстное, честное тело, доблестное и бесстрашное, храброе и отважное… Как бы Шарагина не старалась, как бы она не давила на порванный кровеносный сосуд и как бы она мучительно не страдала, добродушные глаза учтивого, всегда услужливого, приятеля медленно закатывались за верхние веки, выставляя на внешнее обозрение лишь одинаковые, безжизненные белки и заставляя сострадательную девушку убиваться ещё гораздо сильнее. Его последним высказыванием, сказанным через великие, невыносимые муки, оказалось не трусливое стенание, не унизительный крик о спасительной помощи, а было простым, напутственным словом; говоря иначе, умиравший Палыч решил оставить в незабвенной памяти, бессмертной и благодарной, дословно следующее:

– Не плачь, Владислава, и по мне, скорбящая, не горюй: я ухожу и просто, и с настоящим достоинством – умираю не бесславно, всеми покинутый и никому в конечном итоге не нужный, а с воинской честью, убитый в неравном бою и сражающийся за нашу Великую, Славную, Российскую Родину. Прощай моя верная, неизменная спутница, не печалься по мне впоследствии – и не вздумай бездумно кручиниться! А лучше? Воздай-ка лучше нашим отъявленным, непримиримым врагам, паршивым и подлым, паскудным и гнусным, по всем их и поганым, и вероломным заслугам… – последние слова он выдавил еле-еле, нашёптывая их на самое ухо страждущей, удручённой напарнице, невзирая на полу-истерическое состояние неплохо его понимавшей; а едва лишь договорив… тут же испустил неукротимый, мятежный дух, до самого конца не желавший мириться с существовавшей вокруг неправомерной несправедливостью.

– Хватит здесь жалкие нюни уже распускать – и без того болотистую местность наводнять ещё и горючими, и «крокодиловыми» слезами! – применяя непристойную, саркастическую иронию, злобно ёрничал английский специальный агент; воспользовавшись безотлагательной помощью небезызвестного украинца Ляйненко, он только что, горделивый, напыщенный, поднялся с холодной земли и, чуть ранее опозоренный, теперь стал чувствовать себя намного увереннее и более чем по-хамски наглее. – Ох, ох, ох… Аха-ха-ха! Смотрите-ка, как они здесь, в постылой России, друг по дружке горестно убиваются – того и гляди, и я вместе с ними плаксиво расчувствуюсь?

Придя в неописуемую ярость и едва-едва себя сдерживая, Лиса готова была вцепиться британскому лорду прямо в его аристократическую, английскую глотку; но… высокомерную спесь зарвавшегося вельможи осадила не кто иная, как его же вражеская сподручная.

– Господин майор! – капитан морской пехоты ВМС США говорила отрывисто, резко, напористо – иными словами, тоном, не подлежавшим никакому сомнению. – Заткнитесь! Надо уважать непоправимое горе отважных людей, храбро идущих на верную гибель и самоотверженно умирающих за почитаемую, любимую Родину; точно так же потрудитесь не гнушаться над героическим человеком, бесстрашно пролившем доблестную, верную кровь и мужественно скончавшимся и с воинской честью, и с солдатским достоинством. У вас есть ровно четыре минуты! – взглянув на наручные часы, словно бы засекая определённое время, американская командирша отдавала чёткое, неоспоримое приказание, относя его уже к страдающим девушкам. – Чтобы пристойно проститься, а потом, извините, вам придётся проследовать с нами.

Хотя она и ненавидела американскую диверсантку всем пламенным сердцем и презирала всей безграничной душой, но после последнего высказывания, в одно и то же время передававшего и непоколебимую волю, и чувственную нежность решительного характера, Юла взглянула на непримиримого, смертельного недруга с нескрываемой немой благодарностью. А что же Шарагина? Она будто бы ничего и не слышала: настолько отчаявшаяся сослуживица, в единственное мгновение потерявшая бесценного друга, близкого и душевного, надёжного и испытанного, была погружена в бескрайнее, целиком и полностью безутешное, горе. Она бы так всю оставшуюся часть дня и безмерно страдала, но отведённый краткосрочный период пролетел как единственное мгновение, а значит, надлежало исполнять поступившее от благородного врага категоричное и строгое указание. Чтобы дополнительно не затягивать, капитан морской пехоты недвусмысленно, на этот раз жёстко и грубо, распорядилась:

– Всё! Хватит воинских почестей: пора вернуться к первостепенной задаче и приступить к основной, обозначенной нам ранее, цели; в общем, хватайте обеих вражеских лазутчиц, – отданная команда, естественно, относилась к беспрекословным единомышленникам, – и возвращаемся обратно на секретную российскую базу.