Убить пересмешника

Так уж повелось у нас в Мейкомбе – глава каждого дамского кружка приглашает соседок на чашку чая, все равно, пресвитерианки они, баптистки или еще кто – вот почему здесь были и мисс Рейчел (совсем трезвая, ни в одном глазу!), и мисс Моди, и мисс Стивени Кроуфорд. Мне стало как-то неуютно, и я села около мисс Моди и подумала – зачем это наши леди надевают шляпы, просто чтобы перейти через дорогу? Настоящие леди, когда их много сразу, всегда меня немножко пугают, и мне очень хочется сбежать, но тетя Александра говорит – это потому, что я избалованная.

Все они были в неярких ситцевых платьях и казались такими свеженькими, будто никакой жары не было и в помине; почти все сильно напудренные, но без румян; и у всех одинаковая губная помада – натуральная. Лак на ногтях тоже натуральный, и только кое у кого из молодых ярко-розовый. И пахли все восхитительно. Я придумала наконец, куда девать руки – покрепче ухватилась за ручки кресла и, пока со мной никто не заговорил, сидела тихо и молчала.

– Какая ты сегодня нарядная, мисс Джин-Луиза! – сказала мисс Моди и улыбнулась, блеснув золотыми зубами. – А где же сегодня твои штаны?

– Под платьем.

Я вовсе не хотела шутить, но все засмеялись. Я тут же поняла свою оплошность, даже щекам стало горячо, но мисс Моди смотрела на меня серьезно. Она никогда не смеялась надо мной, если я не шутила.

Потом вдруг стало тихо, и мисс Стивени Кроуфорд крикнула мне через всю комнату:

– А кем ты будешь, когда вырастешь, Джин-Луиза? Адвокатом?

– Не знаю, мэм, я еще не думала… – благодарно сказала я. Как это хорошо, что она заговорила о другом. И я поспешно начала выбирать, кем же я буду. Сестрой милосердия? Летчиком? – Знаете…

– Да ты не смущайся, говори прямо, я думала, ты хочешь стать адвокатом, ты ведь уже бываешь в суде.

Дамы опять засмеялись.

– Ох уж эта Стивени! – сказал кто-то.

И мисс Стивени, очень довольная успехом, продолжала:

– Разве тебе не хочется стать адвокатом?

Мисс Моди тихонько тронула мою руку, и я ответила довольно кротко:

– Нет, мэм, просто я буду леди.

Мисс Стивени поглядела на меня подозрительно, решила, что я не хотела ей дерзить, и сказала только:

– Ну, для этого надо прежде всего почаще надевать платье.

Мисс Моди сжала мою руку, и я промолчала. Рука у нее была теплая, и мне стало спокойно.

Слева от меня сидела миссис Грейс Мерриуэзер, надо было быть вежливой и занять ее разговором. Под ее влиянием мистер Мерриуэзер обратился в ревностного методиста и только и делал, что распевал псалмы. Весь Мейкомб сходился на том, что это миссис Мерриуэзер сделала из него человека и добропорядочного члена общества. Ведь миссис Мерриуэзер самая благочестивая женщина в городе, это всякий знает. О чем бы с ней поговорить?

– Что вы сегодня обсуждали? – спросила я наконец.

– Несчастных мрунов, деточка, – сказала она и пошла, и пошла. Больше вопросов не понадобилось.

Когда миссис Мерриуэзер рассказывала о каких-нибудь несчастных, ее большие карие глаза сразу наполнялись слезами.

– Они живут там у себя в джунглях, и никто о них не заботится, кроме Граймса Эверетта, – сказала она. – И знаешь, поблизости ни одного белого, только этот святой человек, Граймс Эверетт.

Миссис Мерриуэзер разливалась соловьем, каждое слово она произносила с необыкновенным чувством.

– Нищета… невежество… безнравственность – никто, кроме мистера Граймса Эверетта, не знает, как они живут. Когда наш приход послал меня в загородный дом миссии, мистер Граймс Эверетт сказал мне…

– Разве он там, мэм? Я думала…

– Он приезжал в отпуск. Граймс Эверетт сказал мне: «Миссис Мерриуэзер, вы не представляете, не представляете, с чем мы там вынуждены бороться». Вот как он сказал.

– Да, мэм.

– И я ему сказала – мистер Эверетт, все мы, прихожанки методистской епископальной церкви в городе Мейкомбе, штат Алабама, единодушно вас поддерживаем. Вот как я ему сказала. И знаешь, сказала я так – и тут же в сердце своем дала клятву. Я сказала себе: как только вернусь домой, я всем расскажу о мрунах, всем поведаю о миссии Граймса Эверетта. И вот видишь, я держу слово.

– Да, мэм.

Миссис Мерриуэзер покачала головой, и ее черные кудряшки запрыгали.

– Джин-Луиза, – сказала она, – тебе посчастливилось. Ты живешь в христианской семье, в христианском городе, среди христиан. А в том краю, где трудится Граймс Эверетт, царят грех и убожество.

– Да, мэм.

– Грех и убожество… Что вы говорите, Гертруда? – сказала миссис Мерриуэзер совсем другим голосом и повернулась к своей соседке слева. – А, да, да! Что ж, я всегда говорю: простим и забудем, простим и забудем. Долг церкви – помочь ей отныне жить, как подобает христианке, и в истинно христианском духе воспитывать детей. Кому-нибудь из наших мужчин следует пойти туда и сказать их священнику, чтобы он ее подбодрил.

– Прошу прощения, миссис Мерриуэзер, – перебила я, – это вы про Мэйеллу Юэл?

– Мэй… Нет, деточка! Про жену этого черного. Тома… Тома…

– Робинсона, мэм.

Миссис Мерриуэзер опять повернулась к своей соседке.