Убить пересмешника

Я оглянулась. Все стояли. Вокруг нас и по всей галерее негры вставали с мест.

Голос преподобного Сайкса прозвучал издалека, как перед тем голос судьи Тейлора:

– Встаньте, мисс Джин-Луиза. Ваш отец идет.

Глава 22

Настал черед Джима плакать. Мы пробирались сквозь шумную веселую толпу, а по его лицу бежали злые слезы.

Несправедливо это – твердил он всю дорогу до угла площади, где нас ждал Аттикус.

Аттикус стоял под уличным фонарем, и лицо у него было такое, словно ничего не случилось, жилет застегнут, воротничок и галстук на месте, цепочка от часов блестит, весь он спокойный и невозмутимый, как всегда.

– Несправедливо это, Аттикус, – сказал Джим.

– Да, сын, несправедливо.

Мы пошли домой.

Тетя Александра еще не ложилась. Она была в халате, и, вот честное слово, корсета она не снимала.

– Мне очень жаль, брат, – негромко сказала она.

Она никогда еще не называла Аттикуса братом, и я покосилась на Джима, но он не слушал. Он смотрел то на Аттикуса, то в пол – может, он думал, Аттикус тоже виноват, что Тома Робинсона осудили.

– Что с ним? – спросила тетя про Джима.

– Ничего, он скоро придет в себя, – ответил Аттикус. – Ему это не так-то легко далось. – И вздохнул. – Я иду спать. Если утром не выйду к завтраку, не будите меня.

– Прежде всего неразумно было разрешать детям…

– Здесь их родной дом, сестра, – сказал Аттикус. – Так уж мы для них его устроили, пусть учатся в нем жить.

– Но им совершенно незачем ходить в суд и пачкаться в этой…

– Это в такой же мере характерно для округа Мейкомб, как и собрания миссионерского общества.

– Аттикус… – Глаза у тети Александры стали испуганные. – Я никак не думала, что ты способен из-за этого ожесточиться.

– Я не ожесточился, просто устал… Я иду спать.

– Аттикус, – угрюмо сказал Джим.

Аттикус приостановился в дверях.

– Что, сын?

– Что же они сделали, как они могли?

– Не знаю как, но смогли. Они делали так прежде и сделают еще не раз, и плачут при этом, видно, одни только дети. Покойной ночи.

Но утром всегда все кажется не так страшно. Аттикус, по обыкновению, поднялся ни свет ни заря, и, когда мы понуро вошли в гостиную, он уже сидел, уткнувшись в «Мобил реджистер». На сонном лице Джима был написан вопрос, который он еще не мог толком выговорить.

– Погоди волноваться, – успокоил его Аттикус, когда мы все вошли в столовую. – Мы еще повоюем. Подадим апелляцию, еще не все потеряно. Господи Боже мой, Кэл, это еще что такое? – Аттикус во все глаза уставился на свою тарелку.

– Папаша Тома Робинсона прислал вам сегодня цыпленка, а я его зажарила.

– Скажи ему, что для меня это большая честь, ведь даже у президента наверняка не подают к завтраку цыплят. А это что такое?

– Булочки, – сказала Кэлпурния. – Их прислала Эстелла, которая кухаркой в гостинице.

Аттикус посмотрел на нее в недоумении, и она сказала:

– А вы подите поглядите, что в кухне делается, мистер Финч.

Мы тоже пошли. Кухонный стол ломился от всякой снеди: толстые ломти копченой свинины, помидоры, бобы, даже виноград. Аттикус увидел банку засоленных свиных ножек и усмехнулся:

– Как вы думаете, тетя позволит мне есть это в столовой?

– Прихожу утром, а у нас все заднее крыльцо завалено. Они… они очень благодарны вам за все, что вы сделали, мистер Финч. Это… это ведь не слишком дерзко с их стороны?

В глазах Аттикуса стояли слезы. Он ответил не сразу.

– Передай им, что я очень признателен, – сказал он наконец. – Передай им… передай, чтоб они никогда больше этого не делали. Времена слишком тяжелые…

Он заглянул в столовую, извинился перед тетей Александрой, надел шляпу и отправился в город.

В прихожей послышались шаги Дилла, и Кэлпурния не стала убирать со стола завтрак, к которому Аттикус так и не притронулся. Дилл, как всегда, жевал передними зубами и рассказывал нам, что сказала после вчерашнего вечера мисс Рейчел: если Аттикус Финч желает прошибать стену лбом – что ж, лоб-то его, не чей-нибудь.

– Я бы ей сказал, – проворчал Дилл, обгладывая куриную ножку, – да с ней сегодня не очень-то поспоришь. Говорит, полночи из-за меня проволновалась, хотела заявить шерифу, чтоб меня разыскивали, да он был в суде.

– Ты больше не бегай никуда, не сказавшись. Ты ее только хуже злишь, – сказал Джим.

Дилл покорно вздохнул:

– Да я ей сорок раз говорил, куда иду… Просто ей вечно мерещатся змеи в шкафу. Вот спорим, она каждое утро за завтраком выпивает полкварты – два полных стакана, я точно знаю. Своими глазами видел.

– Не говори так, Дилл, – сказала тетя Александра. – Детям не пристало так говорить… Это… это бесстыдство.

– Я не бесстыдник, мисс Александра. Разве говорить правду бесстыдно?

– Так, как ты говоришь, – бесстыдно.

Джим сверкнул на нее глазами, но только сказал Диллу:

– Пошли. Виноград возьми с собой.

Когда мы вышли на веранду, мисс Стивени Кроуфорд, захлебываясь, рассказывала про суд мистеру Эйвери и мисс Моди Эткинсон. Они оглянулись на нас и опять заговорили. Джим издал воинственный клич. А я пожалела, что у меня нет оружия.

– Ненавижу, когда большие на меня смотрят, – сказал Дилл. – Сразу кажется, будто что-нибудь натворил.

– Поди сюда, Джим Финч! – закричала мисс Моди.