– Еще немного, и его уже ничто бы не спасло. Долго будет лечиться, как бы инвалидом не остался, – сказала бабка.
Капитан вытащил пару рублей из кармана и протянул знахарке.
– Вот тебе деньги. Поухаживай за ним. Вылечи его, голуба.
Бабка благодарно кивнула и взяла рубли.
– Не извольте беспокоиться, барин, выхожу. Имеется у меня одна травка сокровенная, токмо она чересчур сильнодействующая. Ее надобно помаленьку хворому давать. Главное – не перебрать с порциями, чуть переберешь – ядом сразу становится. Сгинуть можно от оной травушки. Вот какая она сильная, силушка земная таежная в ней заключена. Будто живая вода. Звери выживают опосля гибельных ран, ежели покушают сию травку. А люди тем более. Но кто не знает секрета ее приготовления – смерть мгновенная.
– Хорошо, хорошо, давай ее Игнату.
Голевский машинально натянул на себя тулуп, как во сне вышел во двор. Мороз привел в чувство капитана. Закусал уши, нос, пальцы…
Голевский кипел от негодования:
«Сия подлость учинена Журавлевым! Это его паук! Значит, его рук дело. Мерзавец, я его уничтожу!»
Расстояние от своего дома до дома Журавлева капитан преодолел с невероятной быстротой. В бешенстве Голевский влетел к не подозревающему ничего Журавлеву и, схватив того за грудки, стал трясти как грушу.
– Ты это сделал! Ты! Убью, мерзавец!
Журавлев опешил, испуг промелькнул на его лице. Вид капитана был поистине ужасен: грозно сдвинутые брови, сверкающие ненавистью зрачки, зло стиснутые зубы, до хруста сжатые кулаки. Монстр, да и только! Полковник попытался вырваться, закричал:
– Что с тобой, Голевский?! Опомнись!.. Что ты делаешь?!..
Александр вместо ответа отвесил Журавлеву смачную оплеуху. Полковник сшиб по дороге табуретку и, перекувырнувшись через нее, с грохотом распластался на полу.
– Это тебе за Игната, мерзавец! – воскликнул капитан. – Завтра будем драться! Вызываю тебя на дуэль! Ах, каков же ты подлец! Каков подлец!
Глаза Журавлева еще больше округлились.
– Да ты что ополоумел, Голевский! Что с тобой?!
– Ты отравил моего слугу, а видимо, метил меня отравить?! Признавайся, мерзавец! Ах ты, белоярский Борджиа! Я тебе покажу, где раки зимуют!
– Что за чушь ты несешь, Голевский! Кого я хотел отравить?!
– Я тебе покажу чушь! Ах ты, прикинулся невинной овечкой! Волк ты в шкуре овечки, вот ты кто! Мерзавец! – капитан подскочил к Журавлеву, схватил за грудки, рывком поднял его на ноги и снова принялся трясти.
Полковник взмолился о пощаде.
– Да ты меня убьешь, Голевский! Прекрати! Стой же! Объясни, в конце концов, в чем же дело?!
Голевский еще пару раз крепко тряхнул жертву и только затем все рассказал. Как только Журавлев узнал, что Игната укусил паук, то сразу же бросился к банке. Естественно, она была пуста. Натуралист растерянно произнес:
– Верь, Голевский, я не причастен к этому злодеянию. Какой-то мерзавец украл у меня паука. Я точно не убивал слугу, тем более не покушался на твою особу. Клянусь Богом! К чему мне сие? Для чего? Объясни!
– Так я тебе поверил! А, чай, не ты убил Боташева?
– Да ты в своем уме, Голевский! Совсем, что ли, ополоумел?! Такие обвинения выдвигаешь! Знаешь, за эти слова я потребую тебя к ответу.
– Разберемся!
Голевский в сердцах хлопнул дверью и ушел.
– Сумасшедший, – только и вымолил Журавлев, поставил табуретку на место, сел на нее и в задумчивости потер красную щеку.
В это время Голевский стремительно шел по улице в распахнутом тулупе, не обращая ни малейшего внимания на лютый мороз, и напряженно размышлял.
И вот прошло три дня после описываемых событий.
Голевский так и не рискнул арестовывать Журавлева. Доказательства вины его были ничтожны. Фокин пока тоже не объявлялся. Капитан решил скрасить одиночество в компании Мухина, зашел к тому, а мичман, оказалось, в очередной раз пьянствовал. Причем пил водку прямо из штофа, закусывал квашеной капустой из глубокой деревянной миски и мастерил свой корабль.
Увидев Голевского, мичман заорал:
– А, месье Голевский! Александр Дмитриевич! Заходи, милости просим! Пропустишь чарку со мной?
– Что-то расхотелось, Федор. Коли был бы ты трезв, то непременно бы выпил с тобой. А так, изволь.
– Хозяин – барин. Наше дело предложить – ваше дело отказаться. Что же, больше мне достанется.
– По-моему, тебе уже хватит, Федор.
– Не проси меня, Александр, не отстану я от хмельного, ну никак не отстану. Люблю сие дело!
– Не разлюбишь сие дело, в могилу сгинешь.
– Мы все рано или поздно сгинем. К великому сожалению, человек смертен. А может, и к счастию.
– Я бы хотел побывать на том свете лет так эдак через пятьдесят.
– Пятьдесят? Ну, ты, мой друг, загнул. Коли останешься в Белояре, ты и месяца не протянешь.
Голевский насторожился.
– Сие из чего следует, позволь узнать?
Мичман хмельно улыбнулся.