Убить Императора. Шаг 1

— Эфи! — звучал смеющийся голос брата, что отражался в каждом уголке поместья. — Я тебя всё равно догоню!

Звонко взвизгнув, мальчишка резко изменил траекторию, заставляя старшего сомкнуть руки напрасно, и свернул в небольшую комнатушку в конце коридора. Эфингем мотнул головой, отгоняя от себя мираж. Из-за спины ему вновь почудился голос Аластера, что звал его, добродушно посмеиваясь и будто умоляя обернуться.

— Эфи!.. — растворялось в воздухе.

Он знал: всё это лишь тень минувших светлых дней, что падала на прогорклую суть настоящего. Этот дом вытянул из него все соки и стёр в пыль тягу к существованию. При живом отце и брате, находясь в огромном фамильном поместье — он остался бесприютным сиротой. Ему чудилось, будто он идёт хоронить не только мать, но и самого себя. Точнее, старую версию себя. Того наивного мальчишку с лучистыми глазами больше не вернуть.

Ненадолго замерев перед массивными дверьми, что вели в главный зал, где обычно проводились пышные мероприятия, он вздохнул, укладывая ладонь на дверную ручку. Хотелось в последний раз поддаться ребенку внутри и сбежать как можно дальше, но Эфингем лишь решительно отворил дверь, проникая в зал.

Люди толпились густым чёрным облаком, залепляя обзор и проход. В сознание попыталось проникнуть что-то вроде едкой иронии. Где всё это множество родственников и близких друзей были раньше? Где они были, когда Элизабет болела? Где были, когда в муках покидала этот мир? Эфи упрямо мотнул головой, пытаясь отогнать от себя эти мысли. Ему искренне не хотелось омрачать своими чувствам столь важный день.

Толпа покорно расступалась перед ним, и формировала живой коридор, затихая. Каждый тихо кивал ему, выражая соболезнования, каждый утыкал в его спину тяжелый взгляд полной жалости.

Там, в самой дальней части зала, на своеобразной сцене, где обычно располагалась живая музыка, лежала она. Свет вонзал в её тело два плотных луча. Ложем её служил массивный белый гроб, усыпанный цветами и черными лентами. За его бортами Эфи не видел лица Элизабет, лишь предполагая, как смерть могла изуродовать его нежные черты. Он приближался к матери не чувствуя ног, слыша, как громко ухает его сердце.

Наверняка на ней не осталось и следа былой красоты. Наверняка её кожа покрылась волдырями и потертостями, волосы исседели и стали похожи на жидкий прах. Скорее всего тонкие руки искололись, превращаясь в крючковатые ветки, что держали сейчас завядшую в них розу. Как было бы славно, если в представшем теле было сложно узнать маму. Было бы так легко отпустить её.

Ему, как члену семьи усопшей, полагалось пройти чуть дальше к стене, чтобы по традициям их фамилии проводить женщину в последний путь. Но он замер у подножия гроба, не в силах оторвать от женщины глаз.

На лице растворилась болезненная истома, с которой она уходила на тот свет. Вместо неё на расслабленном лице было заметно лишь благоговейное спокойствие. С щек пропал румянец жара, оставляя лишь чистую бледную кожу. Она не была похожа на труп. Казалось, что она вот-вот распахнет глаза и проснётся, тепло улыбаясь сыну.

Сжав зубы, он всё-таки встал на положенное ему место и крепко зажмурил глаза, пытаясь сдержать рвущиеся слезы. Разорвав визуальный контакт с происходящим, он потерял всякую ориентацию во времени. Толпа равномерно гудела, позволяя выцеплять из их обсуждений лишь редкие слова.

— …поезд… — досадливо заметил кто-то.

— …фронт… — вторил другой.

Эфи мелко выдохнул, стараясь забыться. Впереди самая тяжелая часть этого дня, за которой последует лишь бесконечная тоска. Боль утихнет. Он был уверен.

В мыслях вдруг зазвучала нежная материнская песня, что она, бывало, напевала, сидя у окна. Эфингем укладывал голову не бесчувственные колени, а женщина мягко перебирала его темные пряди.

Вдруг тихое течение мелодии стало разрываться из-за гулкого грохота, что донёсся до слуха мальчика будто из иного мира. Толпа утихла. Воздух сотрясали тяжелые шаги и лязг металла. Мальчик не решился открыть глаза даже тогда, когда почувствовал, как над ним нависла чья-то тёмная тень. Она то ли угрожала, протягивая к Эфи свои щупальца, то ли защищала, укрывая его своим плотным шлейфом.

Хриплоголосый священник начал свой нудный панихидный стон, отражающийся от стен и забивающийся в уши мальчика. Он был так утомлен предыдущими бессонными днями, что теперь был готов уснуть, стоя у всех на виду. Никогда ещё он не ощущал себя столь одиноким и опустошенным.

Речь священника прервалась. Вновь вступило встревоженное многоголосие толпы. Каждый, кажется, по очереди, пытался вспомнить что-то светлое об Элизабет. Должно быть было трудно изображать скорбь, ведь они не виделись с женщиной много лет и её следы давно стёрлись в судьбах этих совершенно чужих людей. Каждый вещавший повторял предыдущего, отчего все они сливались в полифонию.

— Поднимайте гроб, — сухо скомандовал кто-то, заставляя Эфи тут же открыть глаза.

Неужели теперь всё всерьёз?

— Нет! — выпалил мальчик, кидаясь к мужчинам, что уже пристроились рядом с ложем леди Цепеш. — Не смейте трогать её! Она!..