Убийство жестянщиков

На улице я глубоко вздохнул и попытался стряхнуть неприятное ощущение, озноб, пробегающий по спине. Я оглянулся. Брайсон стоял, прижавшись к стеклу. Оно искажало его черты, делая улыбку зловещей и страшной. Руку он держал у паха, двигая ею вверх и вниз, имитируя мастурбацию. Мне оставалось надеяться, что это действительно имитация. Что мне было делать? Я поступил, как истинный ирландец. Показал ему палец. И убрался оттуда к чертям собачьим.

8

Делать, значит, быть.

Платон

Быть, значит, делать.

Сократ

То be do be do.

Синатра

Я направился в пивнушку на набережной. Киган обмолвился, что он заглянет туда во время ленча. Он и заглянул. Уже порядком разогрелся, рассказывал американской паре, что – да, поля и в декабре зеленые. Остальное он пропел. Это было ужасно. Он протянул мне кружку. Я заметил:

– Ничего себе ты взял скорость.

– Это быстрая страна.

Из репродукторов доносилась песня «Ангелы Гарлема» в исполнении U2. Киган возмутился:

– Черт, это что, традиция такая?

– Для большинства традиция.

– Но куда подевались диддли-ду, все эти bodbrans и дудки uileann?

– Славно произносишь.

– Тренируюсь.

– Чувствуется.

– Будет тебе, Джек. Это можно напеть?

– Ну, среди того, что было сказано про U2, а Джордж Пеликанос сказал почти все, я не помню упоминания о возможности напевать.

– Кто такой Пе…ли…канос?

– Один из лучших авторов детективных романов.

– А, дерьмо. Ты что, забыл про Эда Макбейна?

Он отпил большой глоток пива, почти полкружки за раз. Даже у бармена отвалилась челюсть. Киган подождал, рыгнул и сказал:

– Воспоминания о «черном пудинге».

– Ты это ел?

– Ну да. Джюри приготовила мне настоящую еду по-ирландски, всякие там колбаски, жареные помидоры, два яйца, бекон…

– Ломтики?

– Что?

– В Ирландии бекон называют ломтиками.

– Почему?

– Нам так нравится.

– Я подумываю, не сделать ли мне татуировку.

– Что?

– Написать Eire и изобразить трилистник. Как ты думаешь?

– Господи, Киган, куда это тебя заносит?

– Ты пей. Вот, молодчага.

Мы нашли себе столик, и он спросил:

– Как ты провел время с этой цыпкой?

– Да ладно, никто их уже так не называет, кроме Терри Уогена.

– И?

– Все было отменно. Просто дивно.

– У меня тоже. Полночи трахался.

Он говорил громко, с лондонским акцентом, так что насчет «траханья» теперь вся пивнушка была в курсе. Он казался такой свиньей, что никто не рискнул его задирать. Он спросил:

– Ты ходил к этому социальному работнику?

– Брайсону.

– Что-то знакомое.

– Есть еще Билл Брайсон, он пишет о путешествиях.

– Я читаю только Макбейна. Так как все прошло?

Я пересказал. Когда я закончил, он спросил:

– И что говорит твой инстинкт?

– Он их убил.

– Ну, парниша, ты не торопишься?

– Это он.

– И что теперь?

– Надо разузнать о нем все, что возможно.

Он вытащил ручку. К моему удивлению, на вид – золотой «Паркер». Он сказал:

– Мне ее подарила Ансворт.

– Ансворт?

– Черная женщина-полицейский с моего участка.

Я удивился и спросил:

– Ты дружил с темнокожей, с черной женщиной?

Он поднял голову и сказал:

– Во мне многое уживается. Я не совсем такой, каким стараюсь казаться. Как и ты, Джек.

– Я за это выпью.

Мы выпили. Я рассказал все, что знал о Брайсоне. Он сказал:

– Я позвоню по поводу этого клоуна в свою контору. Если эта мартышка из Лондона, мы все на него раскопаем.

– Был бы очень признателен.

– Ну да, только как это выходит, что ты до сих пор не выпил?

Позднее он спросил:

– Каковы планы на ближайшее будущее?

– Как только вызнаю, где он живет, навещу его.

– Я с тобой.

– Уверен?

– Взламывать чужие двери – моя основная специальность, понял? Пока сделаю татуировку… видел такую во «Вдали от дома».

– Ты это смотришь?

– А разве все не смотрят?

В этот момент, сам не знаю почему, я почувствовал к нему глубокую симпатию. Он стоял там, вроде гребаного Попи Дойла, потел и тяжело дышал. К счастью, он исчез, прежде чем я успел что-то сказать. Бармен заметил:

– Джек.

– Ага.

– «Спайс герлз» в девятый раз на верхней строчке.

– Черт, зачем ты мне это говоришь?

– Разве ты не хочешь быть в курсе?

– Господи.

Когда я в последний раз видел «Спайс герлз», я был в таком улете, что плохо соображал. Пош до странности смахивала на молодого Клиффа Ричарда. Я до сих пор не знаю, кому это не нравилось, определенно – Бэкхэму.

Когда я добрался до Хидден Вэлли, я с трудом стоял на ногах. Наконец-то вытащил шмотки из сушки. Они не столько высохли, сколько запеклись. Кожаное пальто могло стоять без посторонней помощи, чего определенно нельзя было сказать обо мне. Я его погладил. Это категорически не рекомендовалось, этикетка грозно предупреждала, черт бы ее побрал: «Никогда не гладьте кожу».

Да пошли они.

Накануне Дня усопших я поехал навестить своих мертвых. Трубочист одолжил мне фургон. Он появился рано утром и поинтересовался моими планами на день. Я объяснил:

– На кладбище Рахун лежат те, кого я больше всего любил и к кому хуже всего относился. Уж больше года я не читал кадиш.

– Ка… что?

– Дань уважения.

Он строго кивнул, такое ему было понятно. Что братья понимали лучше, чем мы, так это печаль. Видит Бог, им было на чем практиковаться. Он спросил: