У «Волчьего логова»

Завесив детскую кровать, она растопила печь, сняла все с сына, дала ему взамен кожух. Она стирала, маячила по комнате, подавала на стол, а глаза все время были прикованы к Петру. И все, что делала, делала незаметно, молча, не мешая мужскому разговору. Петро, например, стягивал рубашку, не глядя подавал ее матери, а сам в это время или что-то говорил, или слушал, что говорит отец. И такой уют в душе у Петра, такое спокойствие…

Где-то перед утром, надев чистое отцовское белье, Петро завернулся в кожух и полез на чердак спать. Все его вещи мать убрала с глаз — на всякий случай.

Разбудили Довганя выстрелы. Прислушался… Вспорола тишину пулеметная очередь. Стреляли, судя по всему, в селе. Петро кубарем скатился с чердака и запрыгал на одной ноге от боли. Прыгал на одной — болела другая. Быстро стал собираться. Это или облава, или кого-то из партизан преследуют.

— Не спеши, — сказал отец, — я выйду посмотрю. Если вздумаешь бежать, лучше сразу через улицу и по садам в лес. Но пока подожди.

Вернулся он побледневший, озабоченный.

— В селе фашисты. Надо бежать.

— А где стреляют? — опросил Петро.

— Не знаю. На краю села. Под лесом. Бежать надо немедленно.

В это время распахнулась дверь, и в хату влетела Катя Белая.

— Ой, тетя Юзя, беда! Немцы окружили Томчукову хату. А ведь там и Волынец, и ваш Петро. Отстреливаются.

— Как хату Томчука? — выбежал из комнаты Петро. — О ней ведь никто не знал.

— Ты?.. — Катя посмотрела на Петра и не могла сказать ни слова. Потом бросилась к нему, схватила за руки, как бы удостоверилась, что это он тут.

— Так кто же у Томчука? — спросила Катя.

— Петро Волынец… Но что случилось?

— Говорят, немцы кого-то из партизан поймали. Вроде бы Герфана. Он всех и выдает.

Петро сразу же вспомнил рассказ Игоря. Значит, те двое партизан, которые, заблудившись, не захотели идти с Леней Толстихиным, попали к немцам.

Петро еще не знал, что попался только Герфан. Вместе с Колей — бывшим военнопленным, они блукали по лесу до темной ночи. А потом решили сесть под деревом и передремать до утра. Но когда рассвело, оказалось, что спали они в двух метрах от изгороди немецкого военного хозяйства. Часовые их заметили и схватили. Коле удалось вырваться, но его скосили автоматной очередью. А Герфана взяли. На первом же допросе он не выдержал. Стал выдавать товарищей. Многих партизан и подпольщиков он не знал вообще, а других знал по кличкам. Поэтому немцы искали в селе Катю Белую и Катю Черную. Они арестовали многих Кать. А хату Томчука Герфан указал как одну из явок.

— Бегите, — сказал отец, — вот сейчас. Может быть, в этих минутах ваше спасение.

— Как же бежать? — всполошилась мать. — Он еле ходит!

— Жить захочет — побежит, — сказал отец. — А ты, Катя, домой уже не заходи.

В селе гремела беспорядочная стрельба. Катя и Петро, петляя меж хатами и выбирая глухие закоулки, вырвались из села в сторону Калиновки. Путь к лесу был отрезан.

Они вышли в поле, еще голое, не засеянное, где ни подсолнуха, ни кукурузного стебля, чтобы укрыться. Довгань опирался на Катино плечо, морщился от боли.

— Куда же идем? — спросила Катя.

— В Козинцы к Грише.

— Нас на переезде могут арестовать. Железную дорогу не обойдешь…

— Но вознестись на небо я не могу! — огрызнулся он.

Не будь рядом Кати, он выл бы от обиды, от боли. А со стороны села прямо в сердце били винтовочные выстрелы. Это Волынец вел бой.

Вот и переезд…

— Не хромай, — просит его Катя.

Петро сжимает зубы, отпускает ее плечо и твердо ступает больной ногой. Пот покрывает его лоб, но хромоты уже нет. Каждый шаг пронизывает все тело острой болью. Петро подходит к переезду как во сне, апрельское солнце стоит перед глазами черным кругом.

Только подошли они к шлагбауму, как из будочки вышел сержант и поднял руку.

— Документ!

Оба протянули свои аусвайсы. Повертев документы в руках, сержант, не читая, сказал что-то по-венгерски и отпустил их. Очевидно, переезд охраняли венгерские солдаты.

А в селе возле дома Томчука шел бой.

Волынца разбудило урчание автомобиля. Он быстро встал с постели и приподнял занавеску на окне. Рядом с хатой Томчука разворачивался грузовик, из которого выпрыгивали немцы.

— Иван Павлович!

Хозяин в одном белье подбежал к окну, выглянул и, ни слова не говоря, стал одеваться.

— Иван Павлович, мне на моих ногах бежать некуда. А ты уходи. Я их задержу.

— А дети?

— Забирай детей. В ближайшей хате оставишь, а сам дальше.

— Нет уж… Поздно. Сколько их?

— Одна машина. Значит, человек двадцать.

— Думай, как бой принимать, — сказал Томчук.

Петро снова посмотрел в окно.

— Ну… вначале они подойдут к хате в расчете на то, что мы спим. Тут мы их встретим. А потом… Надо держаться до вечера.

Томчук разбудил мать и детей. Перепуганные девочки вопросов не задавали. Схватив сонного шестилетнего братишку, они полезли за печь. А Иван Павлович и Волынец стали у окна, из которого был виден двор.

Усадьба уже окружена. Пятеро идут к хате.

— Мои первый и третий… — сказал Петро и выстрелил из обреза.