А дальше – Триумфальная арка, а за нею – обширные зеленые пространства, над которыми в диком порыве вознесся монумент.
– Это Поклонная гора, – дал пояснения Умар. – Коммунисты двадцать лет мемориальный комплекс строили, все не могли закончить, а Лужков к пятидесятилетию Победы за два года все работы закруглил…
Девчонки тотчас прониклись уважением к этому мифическому герою – столичному мэру, что в один день перекидывает через моря мосты из серебра и за одну ночь возводит хрустальные замки и дворцы…
Наконец приехали в клуб.
Он назывался как-то не по-русски, не то «Эль-Койот», не то «Эль-Гаучо». Однако именно здесь Умар обещал и живую русскую музыку, и настоящее московское угощение. Умненькая Айсет поняла, что Умар привез их в один из тех клубов, что принадлежали своим – из чеченской диаспоры.
Так было безопасней.
Но музыка здесь на самом деле была именно такой, какую заказывала Софи-Катрин.
Их провели на галерею, откуда открывался прекрасный вид на подиум, причем так, что выходившие на него артисты всегда оказывались к ним лицом. Умар почтительно придвинул им стулья и, дождавшись официанта, отошел в сторону.
Принесли меню, карту вин и программку выступления артистов. Айсет была ко всему довольно равнодушна, а Софи-Катрин, наоборот, предвкушала удовольствие.
Администратор, без сомнения, был предупрежден относительно того, кто сегодня у него в гостях, поэтому два самых любезных официанта являли девушкам истинные чудеса неназойливого сервиса.
Айсет заказала легкий овощной салат, уху из волжской стерляди по-астрахански и куриное филе на вертеле. Заказ десерта отложила на потом. Ее подруга, основательно проштудировав меню, заказала себе семгу, севрюгу с хреном, московскую сборную солянку и осетрину по-монастырски. Заказали на двоих и бутылку шабли, а на аперитив Софи-Катрин вдруг ткнула пальчиком в «Ля Фонтэн де ля Пуйяд» – самый дорогой из предлагаемых коньяков. При этом хитро подмигнула Айсет: мол, давай немного пошкодим… Айсет незаметно для официанта кивнула.
– Мне то же самое и йогурт.
– Простите?..
– Йогурт. Натуральный, и обязательно абрикосовый.
– Да, но… Придется немного подождать…
– Мы не спешим…
Внизу, на подиуме, лихо отплясывали четверо русских девчат, роясь вокруг самого натурального сенегальского негра. Негр с голым торсом, но в гипертрофированно-огромной кавказской кепке, пел по-русски какие-то смешные куплеты о тяжелой доле чернокожего студента в Московском университете. Он пел с подчеркнуто сильным акцентом, что само по себе должно было вызывать улыбку у коренного московского слушателя. А содержание куплетов, имеющих явно выраженный эротический смысл, настраивали публику на настоящее веселье.
А девчонки в кокошниках и с голыми грудками приплясывали вокруг парня из Момбасы и припевали:
В конце номера парень из Момбасы рухнул, прогнувшись, на колени, а девчонки с визгом накрыли его своими телами, образовав кучу-малу.
Софи-Катрин вежливо похлопала.
Принесли аперитив – два бокала с коньяком и хрустальную вазочку с йогуртом.
– Ложечку для моей подруги, – распорядилась Айсет и на глазах фраппированного официанта принялась выкладывать густой йогурт в коньяк и размешивать, как размешивают варенье в чае.
Софи-Катрин последовала ее примеру.
– They’ll think we’re crazy[8]… – вполголоса проговорила она, ловя на себе изумленные взгляды с соседних столиков.
– So what?[9] – Айсет надменно посмотрела на молодого официанта, похожего на Пушкина в очках. – Уважаемый, мы, кажется, просили абрикосовый йогурт, а вы подали персиковый.
– Сейчас заменим, – грустно отозвался официант, должно быть, калькулируя в уме, сколько с него вычтут за подобную промашку.
– Ладно уж, не надо… – смилостивилась Айсет.
На смену негру и его эффектно раздетым студенткам на подиум вышла красивая певица в красном платье.
– Это Алена Свиридова, – по складам прочитала Софи-Катрин. – Она популярная? Ты не знаешь?
– В этом клубе непопулярных не бывает, – ответила Айсет. – Здесь выступают только топ-звезды из первой десятки русского Эм-ти-ви…
Певица в красном выводила грустные рулады про разбитую любовь.
Подруги было уж принялись за hors-d’oeuvre[10], как вдруг к их столику нетвердой походкой приблизился очень толстый мужчина лет тридцати – тридцати пяти. Он тыльной стороной ладони смачно вытер сальные губы, сверкнув при этом не менее чем десятью каратами на толстом мизинце.
– Ты танцуешь? – спросил мужчина, склонившись над ухом Айсет, причем склонился он таким образом, что одной рукой уже опирался на ее плечо.