У пределов мрака

Я редко посещал этот край, так как не относился к числу страстных охотников, но старый Сиппенс, мой давнишний приятель, с которым мы частенько общались в кабачке «Два флага», только и мечтал неделями, чтобы подстрелить здесь утку, из которой потом он готовил восхитительное рагу.

— Для нынешнего сезона не характерны высокие приливы, — утверждал он, — и вода не заливает удобные тропинки; даже легко перевеваемые ветром дюны становятся твердой почвой. Главное — избегать встречи со старухой в зеленом платке.

Надо сказать, что мне частенько приходилось слышать об этом призраке Гонта и прибрежных равнин. О нем много рассказывали от Бушота до Филиппина и даже в Ассенеде, где народ отличается недоверчивостью и трезвостью мысли, но никто никогда не утверждал, что встречался с ним.

Этот призрак в облике небольшой старушки в зеленом платке считался чудовищем, жаждавшим крови и безжалостно убивавшим бедных смертных, рискнувших прогуляться ночью по Пятачку. Тела несчастных всегда оказывались жестоко изуродованными.

Вот уже много лет никто не осмеливался бродить ночью по этим заболоченным местам, где опасность повстречаться со страшным существом считалась более чем реальной.

Нелепая случайность привела к тому, что меня здесь застали сумерки. Около четырех часов я вспугнул двух больших крякв, прятавшихся в густой траве. Я сбил их удачным дуплетом, после чего решил закончить охоту, так как в моей сумке уже лежало шесть крохалей и пара бекасов.

Я направился в сторону плотины, но был вынужден внезапно остановиться.

Похоже, что старый Сиппенс или соврал мне, или что- то перепутал, утверждая, что сезон был более сухим, чем обычно.

Дорогу мне перегородил быстрый поток глубиной более фута. Мне пришлось идти в обход, что сильно удлинило мой путь. Я оказался перед путаницей незнакомых мне тропинок, петлявших между небольшими водоемами. К тому же, эти тропинки, ведущие к ближайшей проселочной дороге, пересекали территорию, насыщенную водой и превращенную в сплошное болото.

Народная мудрость утверждает, что беда одна не приходит; метров через двести моя нога попала в трещину между двумя камнями, и я почувствовал острую боль в ступне.

Классическое растяжение обрекало меня на убогое ковыляние, тогда как мне предстоял еще весьма длинный путь. Вечерние сверчки завели свои стрекочущие песни, когда я добрался до заросшего ельником холма, находившегося в центре болотистой равнины. Я рухнул на сухой песок, положил рядом ружье и снял сумку, после чего разулся и внимательно осмотрел невыносимо ноющую ногу. Она сильно распухла, и ее кожа приняла фиолетовый оттенок.

Солнце опускалось за кроны далеких тополей, и я мог рассчитывать еще примерно на час до наступления темноты. Словно мне назло поднялся резкий ветер, набежавший на Гонт; он пригибал кусты и гнал перед собой тяжелые тучи, явно стремясь как можно скорее покончить с вечерним светом.

Немного отдохнув, я решил двигаться дальше. Но попытка натянуть обувь на распухшую ногу ни к чему не привела, и мне стало ясно, что идти дальше я не смогу.

Я понял, что оказался в безвыходном положении и растерянно огляделся. На окружавшую меня равнину начали опускаться вечерние тени.

Внезапно на расстоянии выстрела от холма я заметил небольшую избушку. Я не очень хорошо знал Пятачок, и поэтому не очень удивился существованию жилья в этой дикой местности. Тем не менее, мне потребовалось протереть глаза, чтобы удостовериться в реальном существовании строения, так как я представлял, что фламандские польдеры способны порождать миражи подобно африканской саванне или полярной тундре.

«Странно, что никто ничего не говорил мне об этой лачуге», — подумал я, и поставил в уме еще один минус хитрому Сиппенсу.

Небольшой домик показался мне очень ухоженным, с аккуратно побеленными известью стенами и покрашенными зеленой краской ставнями; легкий дымок над короткой трубой поднимался к первым звездам, и за стеклами окон колебались блики огня в очаге.

Ковыляя с большим трудом, я спустился с холма; хорошо утоптанная тропинка, усеянная перламутровыми обломками раковин, вела меня прямо к жилью.

Добравшись до низкой изгороди, окружавшей строение, я окликнул обитателей хижины. Очевидно, ее жителей нельзя было назвать чуткими на ухо, так как на мой зов никто не откликнулся.

Подковыляв к двери, я толкнул ее, и она распахнулась, показав мне довольно скромную, но в то же время показавшуюся мне весьма уютной обстановку.

Посреди комнаты стоял натертый до блеска стол в окружении нескольких стульев и низенькая молитвенная скамейка; мягкое кресло ютилось возле камина, в котором горели куски торфа и несколько тонких поленьев.

На стене против входной двери висели старинные часы с эпинальской картинкой на циферблате; они отсчитывали секунды взмахами маятника. Под часами поместилась прялка, а с балки свисали связки лука и окорока копченой ветчины.

Несмотря на то, что я еще несколько раз повторил призыв к хозяевам жилья, единственные признаки жизни подавали только часы и огонь в камине.