У лодки семь рулей

Алсидес перестал плакать и без колебаний направился к солдату с кайзеровскими усами. Сержант не понял поведения мальчишки, истолковав эту покорность как доказательство его вины.

— Ты пробудешь там всю ночь, — вынес он скрипучим голосом приговор.

Солдат отворил дверь карцера, с отвращением передернув плечами, и улыбнулся Алсидесу дружеской улыбкой, которую тот надолго сохранил в памяти. Примостившись в углу на ящике, Китаеза вполголоса засвистел; он понимал, что его жизнь меняет курс.

Глава девятая Ночь без просвета…

По коридору полицейского участка еще бродили холод и ночные тени, когда номер двадцать седьмой разбудил Сидро. Он спокойно дремал, и, наверное, ему что-то снилось, потому что по его скуластому лицу блуждала улыбка, безмятежная, как утренняя заря.

— Ну, как ты?!

— Доброе утро, — ответил Алсидес. — Да ведь ночь еще! — поправился он, увидев, что не рассвело.

— Поди намучился здесь?

— Да вроде нет. Спалось лучше, чем на складе… — И он потянулся, чтобы размять затекшие руки и ноги.

— Знаешь, тебя отпустили. Можешь идти на все четыре стороны. Почему ты ничего не сказал нашему сержанту?

— А что я мог сказать?.. Он думает, что я вор, а я не крал. Не крал, да и все тут. Душой моего отца, моей матери клянусь. Мне эти деньги на чай давали… Коли дают тебе деньги, они твои, верно, сеньор полицейский?

— Но Лобато твой друг.

— Мой друг… У меня здесь не было друзей, только сдается мне, что быть другом — это совсем другое.

— Он попросил нашего сержанта, чтоб тебя выпустили. Он добрый, хозяин твой…

Алсидес встал, провел рукой по лицу, словно хотел омыть его прохладным ветерком, веявшим из коридора, вопросительно взглянул на солдата и улыбнулся.

— Ну, беги, постреленок. И смотри не возвращайся. Даже мне здесь служить зазорно.

Мальчик сунул руки в карманы, чуть поеживаясь, словно утренний холодок покалывал кожу. Или то был нервный озноб? Полицейский что-то сказал ему вслед. Алсидес не расслышал. У выхода он обернулся.

— Если за мной Лобато придет, так передайте ему, пожалуйста… Пусть возьмет себе мои деньги, там больше пяти милрейс. Пусть добавит их к тем, что у меня отобрали…

— Ты не вернешься в лавку?

— Нет, я иду в жизнь!

И, насвистывая, как некогда его отец, звонко, заливисто, он сбежал по ступенькам. Группа торговок проскользнула мимо него в темноте… Ему так хотелось повидать Курчавого, поделиться с ним своими горестями… Он знал, что никто его ни в чем не заподозрит. Но разве он сможет пойти по улицам днем, при свете? Разве сможет забыть когда-нибудь, как над ним вчера измывались?

У самого мола виднелись расписанные цветами носы лодок и барка-паром, на которой ему так и не довелось покататься.

Эта река была для него рубежом.

— Эй, хозяин! — крикнул он барочнику, сидевшему на корме.

— Что новенького?

— Я попросить хотел, не подбросите ли на тот берег? Только денег у меня сейчас нет… Я потом заплачу.

Перевозчик жестом пригласил его.

— Вот спасибо!

Алсидес прыгнул в барку, прошел на корму и лег, глядя в небо. Утренняя звезда слепила ему глаза. И тогда только он заплакал. Беззвучно, чтобы никто не слышал. Слезы обжигали лицо, но в них он черпал мужество.

Когда перевозчик приказал распустить парус и паром отчалил, Алсидес сполз к борту и опустил руку в холодную речную воду. Это его успокоило. Так он и пролежал всю дорогу, а подручный хозяина тянул вполголоса грустную песню.

Рыжик

Глава первая Там, за рекой, мечта

Вся во власти капризного ветра, барка-паром продвигалась вперед, избегая столкновения с рыбацкими суденышками, на которых светились фонари. Последний раз за ночь рыбаки забрасывали сети, испытывая судьбу.

Вдруг раздался крик: «Берегись, хозяин!» — и у самой кормы вынырнула рыбачья лодка; она тотчас растаяла во тьме, ибо фонаря на ней не было. Тут только Алсидес поднял голову. Лодка шла по течению, обходя мели, и весла ее стонали, будто она везла улов горестей.

Пассажиры столпились у мачты.

Алсидес опять погрузил руку в воду, наслаждаясь этой лаской, что входила в сердце и растворяла горечь обид. И теперь еще непреодолимее стало желание убежать, очутиться подальше от знакомых мест, где он постоянно чувствовал свое бессилие перед жизнью. Он будет свободен, он войдет в мир совсем один, и это странное ощущение придавало ему решимость и вселяло страх. «Что за люди на том берегу?» В правой руке он сжимал отцовские часы, и они согревали его, навевая мечты о другой, новой жизни. В тот момент ему казалось, что позади не остается ничего хорошего. «Разве что барышня Сидалия… И Пола Негри, где-то она сейчас?». Алсидес размечтался о них обеих, фантазия его расправила крылья, и он даже не заметил, как барка накренилась, причаливая к берегу. Пальцы коснулись вязкого ила, и он в испуге отдернул руку, точно ненасытная пасть реки грозила его поглотить.

Скрестив руки на груди, чтобы согреться, Сидро, все еще сам не свой от испуга, с удивлением стал наблюдать, как из предутренней мглы выплывают смутные тени.