У истоков Третьего Рима

Александр Бубенников У истоков Третьего Рима

1. Казанские дела

До обидного буднично и хлопотно принял славную державу отца Ивана Великого новый великий князь московский Василий осенью 1505 года. Не было в столице никаких торжественных обрядов и священных посвящений его на царство, что вольно или невольно напомнили бы подданным великого князя о несчастном царевиче Дмитрии-внуке, пышно венчанном на царство Русское и в один черный миг свергнутом с престола и заточенном в темницу. Не до пышностей престольных было, тем более тогда, когда разрастался клубок проблем и хлопот государства Московского в связи с казанскими и литовскими делами.

Против Москвы восстал ее вассал хан Казани Мухаммед-Эмин. А в Литве, демонстративно бряцавшей оружием против восточного соседа, только что потерявшего государя Ивана, усилились гонения латинян на православных и притеснения его несчастной дочери Елены, великой княгини Литовской. Тут уже не до царских торжественных обрядов наследника престола Василия, отправившего в темницу своего незадачливого племянника Дмитрия, несмотря на то, что тот примерил еще пятнадцатилетним шапку Мономаха.

Многие тогда на Руси склоняли 26-летнего Василия к проявлению воистину царского великодушия взошедшего на престол дяди к поверженному опальному племяннику Дмитрию. А главным ходатаем за царевича был прямодушный и мужественный военачальник Василий Холмский.

– Царь всегда милостив к сирым и поверженным. Негоже, государь, продлевать страданиям Дмитрия. – ненавязчиво, но настойчиво наставлял Василия, потупив глаза и тяжело, по медвежьи переминаясь с ноги на ногу, глава Боярской думы Василий Холмский, выражая чуть ли не общее единодушное мнение московской родовой аристократии. – Твой покойный батюшка у внука прощения просил за содеянное с ним, поставив на царство достойного из достойнейших своего сына Василия…

– Да какой же я царь. – отшучивался с холодными насмешливыми глазами Василий. – Даже на царство нет времени и желания быть венчанным. Вот так-то, друг ситный.

Знал дядюшка Василий, что в схватке за московский престол – причем не на жизнь, а на смерть с племянником Дмитрием – он мог опираться только на худородных дьяков и мелкопоместных дворян. А московская боярская и княжеская аристократия ему в этом смертельно опасном деле никак не помощник, – скорее враг и очень и очень опасный, которой великокняжеский палец в рот не клади, тут же откусит по локоть, а то и по плечо с шеей.

Холмский скрипел зубами, оглядывался назад на понурое окружение своих ближних думских бояр, пожимал зябко плечами и понимающе покачивал головой. Снова государь уходит от серьезного душеспасительного разговора со своим шурином. А ведь было такое доброе время, когда скоропостижная смерть сестры Василия Феодосии ровно через год после её свадьбы с Василием Холмским, казалось, сдружила, сблизила в горе двух Василиев. А ныне Холмский с горечью осознавал, что в их дружбе и близости при государе Иване случился едва заметный предел и надлом. Правда, не столь заметный для постороннего глаза, когда новый государь явно недоволен решимостью своего шурина заступиться за Дмитрия-внука. С подозрением относится Василий Иванович к скромным попыткам своего шурина-тёзки вместе с московской боярской партией вытащить царевича из темницы на свет божий. И потихоньку отдалял его от себя, из ближайших родичей-соратников переводил втихую в соперники или даже в будущие враги.

Холмский сделал решительный жест, повелевающий удалиться боярам и оставить их с государем наедине. Выждал, когда те, нерешительно потоптавшись, скрылись за дверью – а ведь поначалу планировалось их живое непосредственное участие в разговоре с государем – и сказал с болью в душе надтреснутым голосом:

– Ну, как, государь, может, снизойдешь и уважишь боярскую просьбишку? Может, все же простишь безвинного племянника, незаслуженно осужденного на самую тяжкую неволю? Считай, не за него одного Дмитрия хлопочем, за его отца, великого князя Ивана Младого – люб тот всегда был московскому боярству, без него мы бы никогда от татар хана Ахмата на Угре не отбились. Никогда, до гроба не забуду, как мы с ним там стояли, как он мне открылся там великою, чистою душою…

– …Первого полководца Руси… – иронично пробубнил Василий и бросил на Холмского цепкий взгляд. – Или второго – после тебя?.. Там на Угре еще был один великий полководец – мой родич князь Удалой, тоже небось считал себя первым…

Холмский сделал вид, что не заметил недружественного выпада государя, пропустил мимо ушей язвительный тон великого князя, только поджал губы, поиграл желваками на лице и тихо выдохнул: