У друкарей и скоморохов (СИ)

— Да сидите уж, сидите, — уже потише сказал Томилка и зевнул протяжно. — Я все равно спать лягу сейчас. Смешно, право смешно.

А вот почему смешно, он уже не сказал. Захрапел почти сразу.

— Рассказывай, Васенька, рассказывай, — зашелестели сухие губы Вешки. — Мне страх как хочется узнать, за что ты мне наделён судьбою.

Утром Васке было уже не до ночных страхов: надо было подумать над тем, как повести себя с ученичком, с маменькиным сынком Петюнькой.

Вчера Бажен, наслушавшись за обедом Васкиных жалоб на леность и высокомерие ученика, подумал-подумал, подмигнул малому и исчез на полчаса. Вернувшись, сообщил, что барынька поручила ему выпороть сыночка. Васка при наказании помогал атаману.

Перед вечером среди холопов случилась замятня. Пегобородый ключник, собравши дворовых у красного крыльца, топтал свою шапку, плакал и кричал, что государь их Ждан Федорович, на службу царскую едучи, поручал им, холопам своим, супружницу и наследника. Кричал, что если уж надо было поучить розгою барчонка, то пристойно было бы сделать это ему, ключнику, поклонившись сперва, и вежливенько, за руки взявши, — а не этому приблуде-скомороху. Вот-де вернётся государь, ему уж не будет смолчено, всё-всё донесено будет!

Тогда явилась на крыльце сама барынька с тростью, которой и принялась восстанавливать порядок. Ключника она ухватила за бороду и начала драть, а он, не стерпев позору, принялся было толкать её кулаками под мягкие бока… Тут Бажен, уже несколько помятый толпою, ловко ударил ключником об землю, а потом сумел, рассмешив, успокоить расходившихся дворовых.

Ученичку, конечно же, доброхоты из дворни донесли о происшествии, и учитель опасался теперь, не ослабилось ли с этим известием благодетельное воздействие порки. Перед дверью господской светлицы, отведенной для учения — господской она называется, потому что её, будучи в деревне, занимает сам Ждан Федорович, — Васка от волнения даже перекрестился.

Опасения оказались напрасными. Ученичек после встрёпки стал как шёлковый. Васка, окрыленный его покорностью и усердием, после двухчасовых трудов решился, несмотря на то, что полизунчик ещё не вполне твердо заучил азбуку (особливо, ежели в обратном порядке, с конца), начать сегодня же с ним чтение слогов. Юный наставник торопился, желая как можно скорее приблизить Петюньку к священному рубежу, отделяющему человека, грамотою просветленного, от неученого невежды. Пройдя склады, ученик должен будет научиться складывать из них слова, и тут в мозгу его сверкнет, рано или поздно, молния: сим внезапным озарением суждено ему постигнуть великую тайну соединения под палкою вызубренных букв и слогов в Слово, за которым стоит Смысл. Все книги заговорят тогда с учеником, немыслимые бездны премудрости откроются ему!

— Теперь начнем сначала, Петр Жданович… Ба, ва, га.

— Ба, ва, га.

Васка протянул теперь указку Петюньке, но рука того не шевельнулась. Учитель поднял глаза от «Азбуки»: ученик спокойно щурился на окошко, на его весёлые разноцветные стеклышки. Страшное подозрение закралось в душу наставника…

— Давай-ка, Петр Жданович, ещё раз буквы почитаем… Погляди сюда, что сие за буква?

— «Есть». Нет, «Земля», пожалуй.

— Вот я тебе дам «Землю»! «Ферт» сие. А сия буква?

— «Д-д-добро».

— «Аза» уже не признаешь? Да ты, татарские твои очи, и не знал никогда! Заучил просто, обманщик. Получай!

— Что бьешься? — заныл Петюнька, тряся ушибленной кистью. — Заимели обыкновение тут драться, шпыни безродные. Присушила тебя Головешка, так ты на мне зло сгоняешь? Ничего, я тебя ещё выпорю, всласть натешусь, когда женишься!

Васка сразу притих и опустил указку.

— Как это меня присушила? Как это ты выпорешь?

— А так же, как всех холопов — на конюшне! — выпучил свои голубенькие глазки полизунчик. — Женишься на моей холопке — и ты мой холоп будешь! У ней родители были холопами нашими, а она, что ж, вольная, по-твоему? А как она тебя заговаривала, чтобы к себе навсегда присушить — тому свидетели люди верные!

— Матушка-то Вешкина…

— Матка ейная, все в Райгородке знают, сызмальства у нас в портомойницах ходила.

Васка надолго задумался. Очнулся, когда ученик несмело коснулся его плеча и попросил умильно:

— Мастер, давай с тобою по-доброму, чтобы совсем без битья! А я, вот те крест, сам все буквицы выучу. Хочешь, сегодня ты будешь запорожцем, а я поляком?

— Ох, Пётр Иванович, тяжко с тобою без строгости… Ладно уж, застегни застёжки. Положи теперь на полку. Вот так. Добро, токмо лучше я сегодня буду Алёша Попович, а ты Тугарин Змеевич.

Через полчаса в светлицу заглянул Бажен, свежевыбритый, оживленный.

— Эй, суровый сын отецкий, что это ты на столе делаешь? Мастер Василий, свет мой, никак тебе опять помочь требуется?

— Мы, Баженко, урок уже выучили, да… А это игра такая. И не стол то, а горы Киевские, а над ними летает Тугарин Змеевич.

— Ага… Тогда я тебе, господин, помогу.

Бажен легко поднял откормленного Петюньку, сметанничка, к потолку и поносил его вокруг Васки, завывая и посвистывая.

— Слышишь, мастер, как урок свой закончите, к нам в клеть давай… Дело есть.