У друкарей и скоморохов (СИ)

— Дерзок ты не по чину. Идите. Пока переночуйте с дворнею, заутра вас ключник устроит. И завтра этого противного медвежатника с его вонючим зверем отправь, Баженко. Идите.

Скоморохи поклонились и вышли. Девка стукнула за их спинами засовом.

— Вот ведь стерва, — жарко зашептал Бажен в ухо Васке. — Муж-то ейный aжно в Гишпании оказался, коли не врет, при посольстве, a она тут прямой царицею. Меня признавать не захотела… Ладно. Коли что, так нам и сняться недолго, лёгким людям!

Заехали. На деревне погасли тем временем два последних окошка.

— Вот, ребята, располагайтесь, — сторож распахнул тяжелую дверь, и в ноздри скоморохам ударил густой портяночный дух.

Господа дворовые спали не только на лавках, но и на полу, подстеливши полу сермяги. Стоял богатырский храп.

— Ну, ну… Филя, ты уж того, во последний уж након, переночуй с Мишкой на телеге под холстом, а завтра утром потешим боярыню и с богом, брат. Может статься, и мы с тобою рванём на Москву.

— Дай-цо бог. Ну, пошли, Миша, делаць берлогу. И Голубка ужо распряжём. Спи, Вася.

Приснилось ему вначале, что вроде был он не только Ваской, но одновременно сильномогучим Ильею Муравленином и, на Голубе, богатырском коне, ездя, подстрелил Соловья Разбойника. Тот, однако, и к золотому богатырскому седлу притороченный, продолжал свистеть… Малый очумело поднял голову: черная ночь, и в темноте кто-то рядом заливался носом, что где уж так высвистеть твоим сопелям… Потянул в себя воздух Васка, нашел, откуда веет родным духом, пощупал для верности и привалился плечом к надежной спине Бажена, спавшего, как всегда, покойно на правом боку. Почти сразу же оказался малый на ночной дороге, и из тёмных кустов прыгнула на него чёрная ведьма, оседлала и гнала, гнала и, только когда привез он её на себе к воротам Райгородки, вспомнилось ему верное заклятье — и тут же снова забылось, когда его принялись трясти за плечо…

— Фомка, а Фомка, где ты эфтот кафтан стянул?

На Васку глядели круглые испуганные глаза.

— Какой я тебе Фомка? Я походный скоморох… А ты кто?

— А я Воробей… Так люди зовут, а мамка — Степанкой. Я тут на поварне больше… Вы что, играть сегодня будете?

— Ясное дело, будем. О, наши уже встали!

Скоморохи, помятые со сна, неумытые, что-то тихо обсуждали у телеги.

— Что присудила ватага, то боярину и отвезёшь… Теперь целуй икону и клянись нашими святыми Кузьмой и Демьяном, что не обманешь… Добре, но гляди мне! Если своруешь, мы тебя из-под земли достанем!

— Нецто можно, ребята, меж своими. Дал бы ты, ацаман, целегу с Голубком, а?

— Чего захотели вы с Мишкой — телегу! А не вернетесь? Что же нам тогда без Мишки, без телеги и меринка — гусей пасти наниматься? Вот поглядим ещё, как накормят нас — глядишь, и все вместе ещё со двора съедем…

Днём, при солнышке, окрестность показалась более пригожей, чем вечером. Господские хоромы высокие, в три жилья, ухоженные, вновь ярко расписанные; во дворе, где представлению быть, чисто подметено… Осмотреть двор досконально Васке помешал старенький попик, отец Ферапонт. Он отвел малого в домовую часовню и проверил наскоро, по «Часослову», его познания в грамоте. Напоследок сказал, пригорюнившись едва ли не по-бабьи:

— Чем вразумлять ученичка будешь? Розгою не можно, понеже мамин любимчик, сметанничек, полизун, да и сам ты, отроче, мал зeло… Ума не приложу, к чему бы сия затея. Грамотей, а с бесстыжими весёлыми пришел! Ох, грехи тяжкие…

Своего будущего ученика Васка увидел только перед самим представлением. Полизунчик, толстощекий крепыш лет пятнадцати, развалился рядом с матерью на скамье, поставленной на гульбище второго жилья. Барынька была опять раскрашена, как кукла, соболя на ней горели голубым огнем.

— Пора, ребятки! — Бажен задудел, и Васка, разбежавшись, прошелся колесом…

Потом переоделся за телегой в женкий наряд и танцевал с Баженом…

Потом напялил на себя «козу» и крутился бесом с барабаном на животе вокруг Мишки… Мишка был злой и чуть не зацепил его всерьёз своею лапищей…

Потом Васка отошел в сторону и выбил густую дробь.

Мишка замычал и выпрямился на задних лапах, не отводя беспокойно моргающих глазок от Фили. Бажен подлетел к ним, встал фертом, заслоняя медведчика, и завел свое:

— Ну-ка, Михайла Иваныч, покажи свою науку,
Развей нашей милостивой госпоже скуку,
Покажи, чему тебя в киевских школах старцы научили,
Каким разумом наградили?

Мишка поклонился. Толпа деревенских восторженно загудела.

А как красные девицы,
Да бойкие молодицы,
Белятся-румянятся,
А в зеркальце себя увидевши — пугаются.

Васка охнул и опустил глаза. Мишка сейчас должен был сесть на землю, одной лапой тереть морду, а другою, порыкивая от усердия, свернуть себе под нос кукиш. В толпе раздался одинокий смех, тут же смолкший.

А как малые ребятишки горох крадут?

Медведь неохотно пополз на брюхе.