У чёрта на куличках

У чёрта на куличках

2 ноября 1988 года, полдень

– Пашка, старуха умерла! – раздался резкий крик, стоило ржавым дверным петлям оповестить хозяина хижины о вторжении нежданного гостя.

– Какая из?! – вопросительно рявкнул «Пашка». Последний час он занимался убитым зайцем, его тушкой и шкурой, а само терпение иссякло около получаса назад.

В хижине царил сущий хаос: часть мебели – которую с трудом можно было найти в осунувшимся доме – или стояла, или лежала, в зависимости от прихоти хозяина; пол был испещрён сотнями зазубрин и шлейфом от частых перестановок, стойкий запах самогона на картошке не позволял вдохнуть полной грудью, вместо ковра низ украшал нагой пол, словно декор, тут и там валялся мусор самого разного характера. Дом, как ни есть. Грязный и отвратительный… но всё же дом.

Павел всадил нож в деревянный стол, сквозь шею мёртвого животного, будто оно могло сбежать, пока его убийца отвлекается. Этот дородный, злой, осунувшийся лицом мужчина и слегка туповатый во взгляде был в этой хибаре хозяином, и, пришёл ли гость с плохими новостями или нет, ему есть что́ высказать непрошенному.

– Ждана!.. – невнятно сообщил гонец. По нему не было видно, какие он испытывал чувства, они то и дело мимолётно проскакивали морщинами вокруг бровей и губ, точно его реакция зависела от реакции самого получателя.

Влад, – а именно так звали «гонца», – выглядел не лучше Павла, хоть и был моложе на семь лет. Тяжело жилось не только им двоим, но и остальным жителям села, тем, что были нормальными. Плешивая макушка, один скосивший глаз, сломанный нос и гнилые зубы; он не выглядел как джентльмен, но был смышлёным, вежливым и добрым, когда была на то необходимость. За ним всю жизнь в тридцать лет тянулось пренебрежительное «Владик», как облезший хвост за собакой.

Услышав новость, Павел натурально засиял. Ждана умерла! Он громоподобно засмеялся, вплоть до приступа кашля. Владик облегчённо выдохнул и тоже начал смеяться. Если смешно другому, то и Владику было смешно.

– Заживём-заживём! В кои-то веки прокля́тая отпустила нас! Я тут как раз косого поймал, будет чем закусить.

– Я всех сейчас созову!

– Нет! – Павел резко изменился в настроении и сжал кулак, грозя ударить хлипкого друга. – Забыл что ли, как было в прошлый раз?!

– Нет, не помню…

– А я!.. Тоже не помню… Ну, брось, Владик, только ты да я. У нас не так много времени, пока эти черти сами не начнут веселиться.

Обернувшись в сторону скорой закуски (картофельный самогон вполне неплохо сочетался с зайчатиной), и готовясь продолжить готовку, оба приятеля увидели лишь пустой стол с воткнутым в него ножом. Пока Владик рисовал на себе крест, хозяин избы высказался:

– Это не дело, Владик… не дело.

17 ноября 1988 года, вечер

Смена в автомастерской закончилась двадцать минут назад, но Григорий Беглов ушёл с рабочего места ещё на полчаса раньше. Ему было необязательно так поступать, поскольку он легко успевал туда, куда и пришёл, особенно после того, как ещё сорок минут гулял и заливал в горло купленное пиво.

Когда ему прямо на рабочее место пришло письмо от местного нотариуса, с просьбой явиться в скорый срок, он был удивлён. Первой же мыслью было то, что все его маленькие махинации, – которые начали переваливать за полусотню, – неожиданно стали общественным достоянием. Но мысли, что он, как маленький вор-бизнесмен, слишком мелкая рыбёшка, чтоб милиция устраивала засады, особенно такие хитрые и безвкусные, всё же успокоили мужчину.

Если бы его действительно прижали обстоятельства, которые назывались «уголовная ответственность», он бы не постеснялся покинуть город, и жену с двумя детьми. По крайней мере в этом он иногда признавался самому себе.

Первые две минуты, сидя у входа в кабинет, он пытался ни о чём не думать. Чуть позже его сразу посетили мысли, что мало чего можно ожидать интересного от нотариуса: фактически, в глазах закона, Григорий был чист, – если не считать отсутствие банальной нравственности и этики, и ни перед какими-нибудь структурами он не числился; рассчитывать на неожиданно всплывшего из ниоткуда родственника с «дарственной» или то же завещание тоже было тяжело. Сколько Григорий себя помнил, с самого раннего возраста и пребывания в детдоме, единственный человек, кого он действительно однажды назвал мамой, была Дева Мария.

Плохого от посещения нотариуса не ожидалось, в равной степени, как и хорошего. И, казалось бы, какого черта он здесь забыл?.. но любопытство пожирало изнутри, особенно после опустошённой бутылки.

Деревянная дверь открылась, и из неё выпорхнула заплаканная женщина в чёрном… натурально, как вестник рока. Григорий сухо сглотнул, как бы ему также не вылететь в слезах.

Войти в кабинет не составило никакого труда, а вот сдержать явно растущую неприязнь – крайне сложно. Учитывая, как выглядел Григорий, в этой потрёпанной и запачканной форме автомастерской, его присутствие в кабинете «правоохранительного работника» расценивалось как бандитский рейд.