У

Под вечер следующего дня, когда я возле плиты заваривал чай, Черпанов пригласил меня к себе. Я отнес чай,- должен заметить, не обладаю привычкой спрашивать своих друзей: куда и зачем они уходят или откуда приходят,- и вернулся к Черпанову. Он взял меня под руку - и мы отправились обедать на стадион. Позади себя мы оставляли черный купол храма Христа Спасите-ля, похожий на дырявое решето. Против нас, перед площадью, лежали кирпичные груды взорван-ной церквушки, от которой еще уцелели своды с фресками конца XIX столетия, где святые, несмотря на мантии и ризы, все же походили стрижеными бородками и упитанными лицами на чиновников времени Николая II-го, а унылая однообразность неба и облаков напоминала царские канцелярии.

Черпанов затребовал борщ. Я подумал - и тоже заказал борщ. Этим поступком я как бы внутренне извинялся перед ним в том, что не возразил вчера доктору при его резких и неправиль-ных определениях Черпанова. Держа ложку в борще и крутя перед лицом ломоть черного хлеба, Черпанов сказал:

- Ядро затевается. Спускаемся в шахты московские понемножку, Егор Егорыч.

Я порадовался, что затея его оказалась жизненной.

- Худеть вам от нее не придется, Егор Егорыч. Разрешите изложить вам басню происшедше-го при посещении кустарного заводишка возле Савеловского вокзала.

Я обрадовался - и Черпанов начал:

- Обожаю я, Егор Егорыч, поэзию. То есть не то что обожаю, а всегда при добавочных затруднениях приходят ко мне различные стишки на память, даже не стишки и не на память, а так, возле, не мешая возвращаться к главной теме, подклеивается кое-что единогласное - в смысле стройности.

Ясно, что перейдя, так сказать, на "нелегальное" положение при самых легальнейших обсто-ятельствах, положение, смешнее которого и не придумаешь,собирать ядро пролетариата зачем мне по крупным заводам? Увариваться мне вначале на малом. Тут я вспомнил, что мельком обратил внимание, возле Савеловского вокзала, в переулочке, существует некий гвоздильный заводик, кооперативных начал, артельный. Иду. Естественно - ворота, естественно калитка, тесовый проход и возле табельной доски с тусклыми бляшками естественный и правдоподобный милиционер. Курит. Дым розовый. Вспомнил я поэзию - по причинам, выше объясненным. На ура спрашиваю технорука кузнечного цеха. А прах их знает, есть тут кузнечный цех? - "Василье-ва?" "На производстве".- "Так я и пойду на производство".- "Нельзя".- "Скажите, пожа-луйста!" - "На производстве обеденный перерыв".

- И отлично. Мне и необходимо разговаривать с ним именно в обеденный перерыв. Я поэт. Леон Черпанов. Описывать ваш завод приехал. Начнем с обеденного перерыва, и в обеденном перерыве мотивов достаточно...

Мысль о поэзии оказалась правильной и полезной, потому что милиционер отложил послед-ний остаток интереса ко мне, как человеку своему, примелькавшемуся и надоевшему, сказав: "Третий корпус направо". Корпуса до единодушия старенькие, закоптелые, простодушные, и технорук Васильев тоже простодушен и разговорчив:

- Поэт? Отлично. К нам давно МАПП обещал поэта прислать, да вот, говорят, обождите до реконструкции вашего завода, а то грязь у вас невозможная, а поэзия наша требует субъективного объективизма в отображении действительности. И верно: осмотритесь! Посреди заводского двора, возле клуба,- помойка. Тринадцать рапортов я подавал. Не обращают внимания. На такой помой-ке, если завод воспеть, и Зозуля обсечется.

- Э, товарищ Васильев, да вы любите литературу!

- Сам пишу. Историю своей семьи.

- Ну, где Зозуля обсекается, там Черпанов не пропадет. Ведите меня, товарищ Васильев, к самой красочной ударной бригаде. А лучше к двум.

- Заслуживают уважения две такие бригады, товарищ Черпанов. Да вон они сейчас, кстати, спорят. Савченко и Жмарин. Товарищи, здесь вас воспеть поэт пришел!

Трепет, не трепет, а приятно было сознавать, что наконец-то перед тобой подлинная квалифи-цированная рабсила, ядро моей задачи. Сидит на бревнах, кусках чугуна, угля - группа рабочих. Позавтракали, курят. Дым розовый. Там и сям ломовики дремлют, лошади будто замаринованные или таблицу умножения учат. Я вмешиваюсь, закуриваю и начинаю "вдалбливаться":

- Так вот, товарищи. Я - Леон Черпанов. Поэт. В стихах и в прозе. Который у вас бригадир Савченко и который Жмарин?

Савченко толстомордый и толстогубый, как будто постоянно губами за кого-то ходатайству-ет, а Жмарин с более приработанными частями и собой седоват, в жизни любит расчетливость и точность, как декларация по подоходному налогу. Чувствую я, что для возбуждения дела необхо-дима прелюдия. Начинаю:

- Естественно, товарищи, техника - техникой, но человеческие отношения для поэта зачастую более важны: технические слова мы и из учебника вставим. Где же лирика? Где лучшая бригада и почему она лучшая?

- Моя бригада лучшая,- впадает в разговор толстыми своими губами Савченко.- Моя бригада плывет над всем заводом.

- Отлично, очень отлично. Замечательная бригада, следовательно. Почему же твоя бригада, товарищ Савченко, плывет над всем заводом, а бригада, будем говорить в открытую, жмаринская отстает?