У

- Неряшливости мужчины боятся,- наставительно проговорил Черпанов, руками доказывая совершенно противоположное.

Ларвин выпустил большой клуб дыма:

- Неряшливые жрут больше.

- А ты пробовал? - протяжно и холодно спросила Сусанна.- Попробуй.

Ларвин вяло ухмыльнулся, Людмила продолжала:

- Ее надо, Леон Ионыч, обрушить. Если переплести в нужное содержание, она будет иметь большую ценность. Я овес обожаю, извозчиков и свадьбы, Леон Ионыч. Вы возьмите когда-нибудь в горсть овес и выпускайте по зернышку. Честное слово, каждое зернышко будто мина, а упаковано с какой хитростью. Вот и свадьбы. Соединишь двух людей, они закупорены, а, гля-дишь, денька через два их и есть можно - они распарились и уже сокровеннейшие сплетни друг о друге распространяют.

- С этой целью вам желательно, Людмила Львовна, и меня женить?

- А почему нет, Леон Ионыч?

Черпанов отнял руки от Людмилы:

- Я укажу вам более высокие цели, чем свадьба и овес. Испарится также и задумчивость Сусанночки.

- С чего вы взяли, что я задумчива?

- Но ведь молодость-то уйдет, Сусанночка!

- А, Людмилка!.. Молодость, молодость! Молодость - грубая плата за науку, вот что стоит твоя молодость. Я и спекулировать не умею из-за молодости! Вот я и жду. Мазурский учил - не вышло. И правильно, что выгнали его. И оставить тоже вреда мало...

- Мазурский - сволочь! - вскричала Людмила Львовна, спрыгивая с колен Ларвина.- Гоните его от себя, Черпанов!

- Низкая личность,- подтвердил Ларвин.- Разве в станках понимает...

Людмила прервала его:

- И в станках ни лешего! Прохвост и наушник. Туда же - в единицы.

- Куда?

- В единицы, Леон Ионыч. Не общей линии, а единичной.

- А...

- И получились сплошные убытки.

- Но ведь ваше дело - овес. Или из-за свадьбы?

- И не из-за свадьбы, и не из-за овса. Этакую стерву к овсу допустить! Он его сгноит в первые же три дня. Шесть станков устроил покупателям и возгордился. Сусанну переоборудую! Сусанна всех перекроет, она в училище выдающейся числилась - я понимаю, как ее переоборудо-вать.

Черпанов положил руки на плечи Сусанны:

- Урал, Урал, Сусанна! Это и здравница, и призыв к новому человеку. Ваша красота уже данные для нового человека. Новый человек на новой земле будет красивым и опрятным. Вот, возьмем, зубы.

- Зубы я чищу.

- Или баню.

- И в баню я хожу.

- Какой же опрятности требует от вас сестра?

- Ее спросите.

- А, Людмила Львовна? Жених? Жениха-то вы ей выбирали? Мазурского? Не оспариваете. Так в чем же дело? Ежели вы требуете тряпичной опрятности, так кто у вас тряпки поставляет?

- Нет такого, Леон Ионыч,- ответил вместо Людмилы Ларвин.

- Удивительно! Почему же меня тогда надули на материале? Выходит, что я обязан был его надуть. Просто подлость какая-то. Это меня московское воображение ослепило. У него, непремен-но у него. Какая, Людмила Львовна, у Жаворонкова специальность?

- Стройматериалы.

- А он переквалифицируется, известно ли вам?

- Подозреваю. У нас часто переквалифицируются. Это же не прежние времена. Да и вы сами намерены нас переквалифицировать, Леон Ионыч.

- Я - другое дело. Я представитель власти.

Я понимаю современных художников, которые борются за свежие формы искусства. Вторже-ние прошлого слишком ужасно и тягостно, с ним нельзя не бороться. Многотомные классики нет-нет да и просунут в наши книги свои волосатые рты. Но есть такие слова, есть такие выражения, вспомнив которые, начинаешь сомневаться в истребимости старых форм, начинаешь думать: а стоит ли игра свеч? Например, подыщите строчку короче и выразительнее следующей: "Наступи-ло гробовое молчание". Три слова, три банальнейших слова, а какая каша ими заварена! Тут и папироска вывалилась из губ Ларвина, тут и вздыбилась Людмила Львовна, крепко сжав в кулаки белые свои руки, тут и Сусанна второпях одергивает коротенькое платьице, тут и я восхищенно думающий: "Что за проникновенный человек! Эк, закрутил, эк, запрудил!"

И, наконец, Людмила Львовна - раз и навсегда - решила узнать:

- Какой власти?

Черпанов вонзил:

- Снисходительной.

Ларвин вставил папироску обратно. Задымил, вяло вздохнув:

- Не читали о такой.

- Опыт! Опыт! Намек. Разъяснение позже. Взгляд на пакет за девятью печатями, в Маниль-ских островах,- и все поймете. Мазурский показался мне кривым, хотя и упирает все время на нравственность. Я с вами согласен, Людмила Львовна, он втируша. Я с вами, Сусанночка.

- Это мне безразлично.

- Не помните ли вы рассказ одного американского писателя, Сусанночка, я прочел его в поезде.

- Это сестра любит книги, а мне плевать, Леон Ионыч.

- Там, видите ли, удивительным образом субъект попадает в громадный водоворот, киломе-тров трех или пяти глубиной, вроде керосинной воронки, но не заполненной жидкостью. По краям этой воронки, непрерывно вращающейся со страшной быстротой, по наклонной плоскости, вроде как бы по дороге, несутся вниз и вниз предметы и корабли...

Людмила сказала: