Тысяча лун

– Я думал, что какой-нибудь негодяй с черным сердцем тебя ударил, или, может, мул тебя сбросил, или я не знаю, но такое мне даже в голову не приходило… я даже на миг об этом не подумал…

– Ты просто дурак, Джас Джонски, потому как то, о чем я говорю, происходит все время. Ты думаешь, все эти храбрые солдаты во время индейских войн бульончик индейцам носили? А Томас Макналти, Лайдж и Джон Коул на равнинах занимались изящными танцами?

– А они знают, что с тобой сделали?

– Нет, не знают, потому что я им не сказала. Джас, если я им скажу, они тебя убьют. Знаешь почему? Потому что они меня любят как дочь. Только Розали знает, потому что ей пришлось взять тряпочку и смывать с меня кровь.

Джас Джонски ничего не сказал в ответ – он стоял передо мной, и все эти слова входили ему в голову, и он пытался рассовать их по местам, чтобы навести в них какой-то порядок.

– И ты думаешь, это я? Ты думаешь, что это я сделал? – произнес он наконец.

– А кто еще?

– Ты думаешь, я это сделал, а потом избил тебя и порезал тебе лицо?

– Ну да.

– Надо думать, я бы об этом помнил, – проговорил он тоненьким голоском, потея.

Я подумала: может, он все-таки порядочный человек. У него такой испуганный вид. Старлинг Карлтон забирал индейских детей и продавал белым на потеху. Даже в шесть лет я видела солдат – я думаю, что видела, – им ничего не стоило обидеть индейскую женщину или девочку, ну или мальчика. Это ничего не значило. Просто у солдат такое обыкновение. О, но Джас Джонски так не думал. Нет. Мое сердце рванулось к нему, но лишь на миг – я тут же взяла его под уздцы, как должно.

– Теперь я понимаю, – произнес он. – Я просто не понимал. Теперь понял. То, что я не помню, – к добру ли это? То, что ты не помнишь? Не думаю. Я думаю, я сделал какое-то черное дело. В виски живут бесы. Зачем я его пил? Мне даже не хотелось.

Он приподнял шляпу, прощаясь с теми, кто стоял на крыльце.

– Я лучше поеду. Винона, прости меня, я всем сердцем жалею о том, что случилось. Да, очень жалею. Скажи этим людям то, что ты сказала мне, и я буду ждать, что они за мной приедут. Я бы на их месте поступил так же. Моя мать не понимает, как устроен мир. Мир ничего не стоит, если в нем жить по кривде. Мне правда очень жаль.

И он снова вскочил на свою непослушную кобылу и уехал.

Я пошла обратно к хижине.

– Ну что, мы слышим свадебные колокола? – спросил Лайдж Маган.

– Нет, – ответила я.

– Заткнись ты, – сказал Джон Коул Магану.

– Я просто думал, они по-хорошему говорили. – Лайдж устыдился собственной глупости.

– Лайдж Маган, я в жизни не сказал тебе гневного слова, но если ты сейчас же не замолчишь, я хорошенько двину тебе по морде, – отрезал Джон Коул.

Я рыдала всю ночь, вцепившись в Розали, как в штурвал суденышка, но сама не знала почему. Не могла сказать.

Глава четырнадцатая

Можно рыдать всю ночь, заснуть только перед рассветом и все равно, к своему удивлению, проснуться капельку отдохнувшей. Так проснулась и я. Может, правда и то, что теперь я чувствовала себя не такой отвергнутой, не такой поруганной, как раньше. Вчерашние речи Джаса Джонски чем-то меня утешили, пускай это утешение и исходило от плохого человека. Я вновь и вновь перебирала все, что запомнила из его слов, обдумывала заново и не знала, чему верить. Может, из желания ухватиться хоть за что-нибудь я вспомнила еще кое-что из сказанного им вскользь. Уинкл Кинг, найдя меня на дороге в отчаянном состоянии, отвез меня к Джасу. Если так, то, может, Уинкл Кинг знает, где «спенсер»?

Я решила выяснить.

Я надела новые летние штаны и для ровного счета – свободную рабочую рубаху, которую тоже сшила Розали. В дивной чистоте ирландского полотна и аккуратных стежках было что-то такое, отчего и я почувствовала себя чище. Элегантней, и оттого моя гордость чуточку исцелилась. Оттого, что красота может жить и в чем-то столь скудном – полдоллара за семь ярдов.

Лайдж Маган был во дворе – они с Теннисоном запрягали телегу.

– Доброе утро, – сказал Лайдж. – Прости, я вчера свалял дурака. Свадебные колокола, надо ж такое сказануть.

– Куда ты едешь? – спросила я.

– Помогать законнику Бриско, нашему доброму другу, в час нужды.

– Возьмешь меня с собой?

– Ты вернешься вся черная, – сказал он, оглядывая мой новый наряд.

– Это не важно.

– Сбегай-ка возьми шляпу, я не хочу, чтобы у тебя сделался солнечный удар.

Шляпы у нас жили на крючках в задней комнатке. Проходя в полумраке хижины, я миновала узкую каморку Теннисона. Я знала, что он во дворе, и воровато заглянула в дверь. Там была только железная кровать, стул и небольшой столик, а также то, что Розали именовала «персоной», – три доски, сколоченные пирамидой, чтобы вешать одежду. Так что казалось – Теннисон всегда стоит у себя в комнате, даже когда его там нет. Я не спрашивала, где он взял пятьдесят долларов, чтобы купить винтовку, но, глядя на его имущество, или отсутствие такового, задалась этим вопросом. Если можно владеть ничем, то именно таково было состояние Теннисона.