Ты умрешь красивой

– Ты должна успокоиться. Его надо вывести на признание, – говорил он, закрепляя клипсу-камеру на пуговицу так, чтобы она не привлекала внимания. – Только ты можешь это сделать. Вся BRI будет тебе благодарна. Закрыть дело двадцатилетней давности – это многого стоит. Пожалуйста!

– Ты дважды мой должник! – скрежетнула зубами Вера.

Он справился с камерой и проводами, сжал ее плечи.

– Ты слишком возбуждена, успокойся.

– Успокойся? Этот совет кому-нибудь когда-нибудь помог?

– Закрой глаза. Сделай вдох.

Вера зажмурилась и со свистом втянула носом воздух.

– А теперь выдох.

Он получился почти бесшумным.

– Ну все, вперед. – Эмиль дружески похлопал ее по плечу.

– Я тебе не почтовой голубь, – огрызнулась Вера, крутанулась на пятках и зашагала к Кристофу походкой Вупи Голдберг.

Комиссар кратко объяснил: на ней веб-камера, и все, что будет слышать и видеть она, услышат и увидят они. Потом он перепоручил ее медсестре, и через мгновение Вера входила в палату реанимации. Голова закружилась так сильно, что она была вынуждена подойти к кровати, держась за стену.

Куаду лежал с забинтованной головой и кислородной маской на лице, из-под бинтов были видны густые синяки под глазами – видимо, сломал нос. Левая рука и обе ноги в пластиковом «гипсе» – современном его аналоге. Его опутывала тьма проводов, подведенных к нескольким мониторам и капельницам. В воздухе висел тихий шум работающих кулеров, что-то попискивало.

– Он в сознании? – спросила Вера, в ужасе глядя на того, с кем еще неделю назад готова была прожить всю жизнь.

Медсестра поднесла ей стул.

– Да. Только что открывал глаза.

– А это… смертельно… вот это все? – пролепетала она. – Он останется жить?

– Мы всегда надеемся на лучшее. Но ходить он не сможет – несколько переломов позвоночника.

Губы Куаду зашевелились, он облизал их сухим языком.

– Милая, посмотри… – слабым голосом заговорил он. – Что-то в той трубке, кажется, перестало капать.

Медсестра проверила все капельницы, подкрутила, поправила и вышла. Вера долго сидела молча, Куаду лежал, не шевелясь. Наконец она решилась жалобно позвать его по имени. Он тотчас открыл глаза, и под прозрачной кислородной маской было видно, что он улыбнулся.

– Ах, Вера, это ты, девочка моя… Как я рад, что успел тебя увидеть, моя королева. Я слышал твой голос, но мне показалось, что это… у меня в голове.

Он вздохнул и закрыл глаза, видимо, устал: то ли отключился, то ли восполнял запас сил.

– Помнишь, я говорил, что я – не писатель, – выдохнул он после длительной паузы.

Вера придвинулась к нему, поймав себя на мысли, что переживает, хорошо ли Эмилю видно и слышно.

– Я ошибся. Пока мы встречались, я написал свой второй роман.

Вера не знала, что говорить. Наверное, надо нежно и доверительно коснуться его руки, но страшно не хотелось. Она чувствовала холод стекающей между лопатками капли пота.

– Я оставил рукопись и права на нее тебе. Уверен, после моей смерти она будет оценена высоко. Смерть автора всегда повышает его труды в разы. Но если ты прочтешь и решишь, что книга плоха, дело твое…

– О, ты не умрешь! – вырвалось непрошеное. Вера подалась вперед.

– Это уже необратимый процесс.

– Откуда тебе знать?

– Это плата за мою трусость. Такой человек, как я, только и мог – стать собирателем чужих переживаний, бумагомарателем…

– Не говори так!

Он замолчал, надолго закрыв глаза. Вера опять подумала, что он заснул или потерял сознание от усилий. Показатели на мониторах особо не менялись, ничего предупреждающего не загорелось, не запищало, не затикало, как это обычно бывает в фильмах. Едва она собралась подняться, он шумно вдохнул и повернул голову. Она увидела его глаза, черные, большие и печальные.

– Когда я был мальчишкой, больше всего на свете любил спускаться в антикварную лавку, расположенную на углу дома, прямо под нашей квартирой. Любил читать книги, которые приносили разные люди из своих библиотек папаше Массену. У него служил юноша, одного возраста со мной, может, чуть старше…

Он замолчал. Вера, превратившись в слух, придвинулась еще ближе и заставила себя сжать его пальцы. По телу пробежала волна отвращения, ее совершенно натурально начало тошнить, но, подавив рвотный рефлекс, она проронила:

– Тебе нельзя разговаривать. Молчи, береги силы.

Она нарочно сказала так, прекрасно зная: человеческая психика настроена в таких критических ситуациях выплевывать в качестве защитных механизмов поступки наперекор. В подтверждение ее слов он сделал движение головой, будто хотел сказать «нет».

– Однажды…

И опять молчание. Вера опять сжала его пальцы, внутренне побуждая ускориться. Боже, какая нелепая ситуация! Почему она вынуждена это делать? Но какая-то часть ее хотела знать то, что собирался сказать этот человек.