Ты следующий

Так что же я мог сделать в долине слонов? Изменить их ход мысли? Изменить жизнь джунглей? Неужели моя задача была настолько безумно-романтичной? Все эти старые, но еще действующие революционные персонажи наверняка сильно изменили мой собственный образ мыслей, но сам я повлиял на них едва ли. И поскольку я все еще находился в этой долине, мне оставалось только адаптировать старый анекдот к создавшейся ситуации: «Может ли слон надорваться? Да, если он постарается поднять уровень деятельности Отечественного фронта». А для всех остальных — для тысячи таких же наивных, как я, — я оказался чем-то бесполезно-иллюзорным, вроде консультанта в газете «Народна младеж», который должен был отвечать на графоманские письма, потому что vox populi, vox dei.

Вскоре после моего избрания на съезде Тодор Живков пригласил меня на семейный обед в старую партийную резиденцию на Витоше. Я был с Дорой, Живков с Людмилой, пришел еще Иван Славков, а вот Мара Малеева была уже безнадежно больна. Блюда оказались легкими, а если бы не Иван, то мы обошлись бы и без выпивки. Я ожидал, что этот первый разговор прояснит что-то.

Я был напряжен, возможно — даже смешон. Живков говорил мало и непринужденно, как если бы мы просто болтали, но я знал, что он ничего не говорит просто так и наблюдает за всеми. Когда же я его наконец спросил, каковы мои задачи в Отечественном фронте, он ответил без всякого пафоса, что надеется, что я смогу внести побольше культуры в эту закостенелую систему. «Уничтожь шаблоны. Ты делаешь это, даже сам того не желая. Придай им немного уверенности в себе. Говорят, этого добра у тебя хватает. Когда немного вникнешь в проблематику, мы с тобой вернемся к нашему разговору». Мне показалось, что осталась некая недоговоренность, что-то такое, что ускользнуло в солнечную тишину гор. И это чувство не покидало меня многие годы. Возможно, мы приучены литературой (или же своей собственной душой), что все должно быть мотивировано судьбою…

Моя последняя встреча (не буду вмешиваться в Божий промысел!) с Тодором Живковым состоялась спустя 22 года.

Когда фонд Фернандо Риело удостоил меня всемирной награды за мистическую поэзию, я получил два неожиданных поздравления: от царя Симеона II — изгнанника — и от Тодора Живкова, бывшего генсека, сидящего под домашним арестом у подножия Витоши. «Из газет я узнал о том, что Вы получили награду. Меня особенно радует, что литературная премия стала поводом для того, чтобы о Болгарии заговорили в положительном контексте…» — писал мне царь. А Тодор Живков… На одном мероприятии журналистка Невена Шевалиева, которая работала над его мемуарами, передала мне устные поздравления и добавила, словно бы от себя:

— Неплохо бы тебе увидеться со стариком!

Такая деликатность была излишней. Я предложил ей договориться о моей встрече с Живковым. На беду, газеты назавтра сообщили, что ему предстоит переселение в Центральную тюрьму. То есть репортеры будут еще внимательнее следить за всеми передвижениями вокруг Бояны, надеясь обнародовать очередную сенсацию. А мне так не хотелось оказаться между молотом и наковальней. Журналисты и без того получили инструкцию бранить меня и выполняли ее с величайшим усердием. Несмотря на это, я все же пошел на встречу. Может, это был последний шанс увидеться с тем, кто четверть века оберегал мою голову.

Утро выдалось туманным. Шел зимний дождь. В правительственной дачной зоне не было ни души. Живков встретил меня у дверей. Мы впервые обнялись и похлопали друг друга по спине, как официальные гости, которые приветствуют друг друга во время официальных визитов. Потом мы вошли в холодную комнату, обставленную разномастной мебелью. Предметы плохо сочетались друг с другом. Вошла пожилая хмурая женщина, которая спросила, что я буду пить — кофе или чай. Я выбрал кофе. Живков тоже попросил кофе, но женщина категорически отвергла эту просьбу:

— Вам чай! Никакого кофе! Врач не разрешает!

После нескольких дежурных фраз Живков вдруг пустился в долгие рассуждения о ситуации в Болгарии. Мол, концепция правительства ошибочна, выбрана неправильная модель… Эти идеологемы вернули меня в прошлую эпоху. Я словно слушал очередной доклад на очередном историческом съезде… только вот в зале остался всего один делегат, и этим неудачником был я. Вдруг мне послышался далекий тонкий вой полицейской сирены. «Ну вот, — сказал я себе, — за ним уже едут». У меня побежали мурашки при одной только мысли, что мне придется присутствовать при этой сцене. Но оказалось, что это посвистывает калорифер, который изо всех сил пытался разрядить атмосферу в комнате. И я решил прервать «съезд». Я сказал, что засиделся, что у меня есть несколько вопросов, а потом мне надо будет идти. Живков вздрогнул, точно пробудившись.

— Что за вопросы? — спросил он с подозрением.