Она поочередно открыла «Мои документы», диски «С» и «D», но все они были непорочно чисты, кроме системных файлов на «С» и какого-то небольшого файла на «D», буквой «Д» же и зашифрованного – только не латинской, а русской.
«Ну, поглядим», – сказала себе Лёля и велела файлу открыться.
Сначала зарябило в глазах от какофонии разноцветных полос, перемежающихся звуками. Лёля едва не закрыла файл: наверное, Асан переписывал какую-то музыку, а не получилось. И вдруг суматоха на экране прекратилась, по нему поплыли столбцы слов и цифр – на первый взгляд едва ли не еще менее понятных, чем чередование цветных полосок и нечленораздельных воплей.
И вдруг Лёля буквально вытаращила глаза. Да это же перечень анализов крови! Тут-то уж она никак не могла ошибиться, слава богу, были основания запомнить некоторые из подобных словечек чуть ли не как «Отче наш»! Лейкоциты, тромбоциты, эритроциты, гемоглобин… И цифры, цифры! Анализы перемежались записями дневникового характера, как-то:
Лёля хмыкнула не без удовольствия. Значит, у них тут не такая уж благость и идиллия, как могло показаться с первого взгляда. Конечно, Ноздрюк ненавидел Асана: тут дело прежде всего в национальных противоречиях…
Секундочку! Да неужели она читает дневник Асана? Выходит, он тоже врач, а не просто абрек с большой дороги, каким всегда считала его Лёля? Ну, тогда странно, что он делал свои заметки по-русски. И вообще, не слишком ли много врачей для одного, пусть и нехилого, замка?..
Она рассеянно стукнула по Ctrl+End, оказавшись сразу в конце записей, – и вдруг замерла, наткнувшись на строчку:
И все. Больше ни слова не было.
Дмитрий. Июль, 1999
Одно теперь Дмитрий знал наверняка: в спину ему никто не выстрелит. Хотя бы об этом можно было не заботиться. Он шел, горбясь под тяжестью двух рюкзаков, и старался думать о другом. Например, о том, куда пропал мальчик. Убежал, конечно, что тут особенно гадать-то? Но Дмитрий снова и снова заставлял себя возвращаться мыслями к этому странному созданию с огромными печальными глазами, в которых, чудилось, отразились все невзгоды, которые он не только испытал, но и еще испытает в жизни. Дмитрий обшарил весь сеновал, но больше не обнаружил никого… ни живого, ни мертвого. Изба была пуста. Однако неподалеку от мужика, который напал на него с лопатой, Дмитрий нашел свежевырытую яму. Ясно: убийцы собирались зарыть Андрея. Им, похоже, и в голову не приходило, что Дмитрий может вернуться так быстро, что он сориентируется в лесу и не заблудится. А вот вернулся же!
И снова мгла заволакивала глаз. Сухо становилось в горле, стоило представить эту кровавую щель на шее Андрея. Каким образом они его подловили, как взяли врасплох? Андрей и с одной рукой стоил двух таких крепышей, как рыжий, а уж если вспомнить его неповоротливого хиляка-пособника… Разве что Андрей задремал, разве что они предательски напали на спящего. Или, к примеру, схватили мальчишку – и Андрей уже ничего не мог сделать. Он ведь был спасатель по сути своей натуры, он родился кого-нибудь спасать – вот и предпочел погибнуть, чем оставить другого человека в беде. Мальчишка убежал, а Андрей… И вдруг до стона, до щемящей боли, до того, что пришлось остановиться и прижать сердце ладонью, вспомнилось вдруг лицо Андрея и как он говорит, прямо глядя в глаза Дмитрию: «Не хочется, знаешь ли, в постели помирать!»
Он что же, выходит, почувствовал, как где-то вдали, а может, в несказанных высях незримый трубач вскинул к губам золотую самосветную трубу и пропел отбой бывшему пожарному, бывшему спасателю Андрею Русскову? И понял, что пуля на него уже изготовлена, и клинок навострен, и пика наточена, и стрела оперена, – и все равно радостно пришпорил коня своей судьбы и понесся навстречу смерти – потому что это была смерть воина и он встретил ее в бою?..
И снова надо было внушать себе: «Не думай. Не думай».