Тутмос

…На городских стенах Мегиддо собрались приближённые и воины ханаанских правителей, нестройным хором, на разных наречиях, взывали о пощаде. А сами правители, несущие на своих плечах тяжесть повторного позора, простёрлись ниц перед возвышением, на котором сидел фараон, молча уткнулись в землю, не смея поднять глаз. Тутмос за эти дни успел уже устать от церемоний, все правители казались ему на одно лицо. Только один, правитель Кидши… как его имя? Тощий, невзрачный человечек, водянистые глаза, в которых плавает страх, и седоватые космы, обсыпанные пеплом, — должно быть, в знак траура по умершему сыну. И этот мог поднять на борьбу с Кемет правителей трёхсот тридцати городов? Тутмос изменил данному себе слову, усмехнулся, нарушив торжественную неподвижность нарядной статуи. Этого он тоже отпустит с миром, только — на осле. Ханаанские кони хороши, достойны царских конюшен, да и колесницы, изукрашенные золотом с безвкусной пышностью, пригодятся в будущих походах. Пусть разбредаются по своим царствам, неся на головах пепел поражения, пусть себе царствуют в своих владениях, некоторые из которых размерами не превышают самого захудалого степата земли Нехебт. Фараон очень милостив, он уже успел понять, что победа, подкреплённая унижением врагов, приносит щедрые плоды, ядовитые для недавних грозных противников. Хатшепсут ему это показала… Теперь он величественно приказывал ханаанским правителям подняться, приблизиться, назвать своё имя, через царского писца Чанени задавал несколько вопросов и отпускал, произнеся торжественно: «Моё величество возвращает тебе твоё царство!» Он замешкался чуть-чуть, когда перед ним предстал правитель Кидши. «Замышлял ли ты что-либо злое против Великого Дома?» — спросил Чанени. Правитель молчал, лицо его стало совсем серым — линялое полотно, на котором углём наметили расплывающиеся черты. «Говори, его величество склоняет слух к речам твоим!» Страх нырнул в самое сердце невзрачного правителя, и тот задохнулся, прижав руку к груди, прошептал бледными губами: «Пощади, владыка мира…» Тутмос сделал знак бровями, два воина подхватили правителя Кидши, у которого подгибались колени, оттащили его в сторону. «Пусть живёт в пределах своего царства, которое наследует избранный нами наместник». «Да будет по слову его величества!» Правитель Кидши вырвался из рук державших его воинов, бросился к ногам фараона, и хрипло рыдал он, изливая свою благодарность, и скорбь, и муку. А дальше пошли горожане Мегиддо, связанные верёвками, приготовленные к переходу через пустыню. Много пленников, сильных, здоровых мужчин. Фараон улыбался, не скрывая своего удовольствия. Земли в окрестностях Мегиддо повелел разделить на участки и передать во владение управляющему царским хозяйством, повелел счесть и добычу, захваченную в трёх ближних городах, союзных Мегиддо. Щедро одарил своих военачальников, особенно Себек-хотепа, наградил и отважного воина Аменемхеба, признав его лицо — да, действительно, тот самый воин, что бежал к Мегиддо, минуя горы разваленных сокровищ. И вот караван ханаанских правителей с остатками их войск, с оставшимися в живых жёнами и детьми их двинулся в свой печальный путь, все почти на ослах, по слову величества его. Перед тем дали фараону клятву на верность, иные — охотно, с блеском в глазах, иные — глаза опустив в землю. Военачальники усмехались, не очень-то веря словам ханаанеев, но Тутмос верил — во всё сердце, открыто. Не потому, что был наивен — чутьё подсказывало, что ханаанеи отныне будут искать другие пути, многие предпочтут жить в союзе с Великим Домом. У ханаанских правителей хватало своих забот — кочевые племена, разбойники хабиру. Поражённые и униженные милостью фараона, смотрели они с негодованием на злосчастного правителя Кидши, которому суждено было повиснуть на собственном мече в трёх схенах[95] от разорённого Мегиддо — хватило-таки мужества! Вытоптанная копытами коней земля в окрестностях Мегиддо неожиданно дала обильный урожай пшеницы, а ветви деревьев не выдерживали тяжести плодов — не было ли это благословением Амона? Покорённая земля расцвела под стопой победителя, и расцвели легенды — в любовных песнях, в колыбельных. Тутмос-воитель, золотой сокол, вырвавшийся на волю, тенью своих крыльев покрыл мир, который оказался вдруг таким малым, ничтожным. И это после двадцатилетнего владычества фараона-женщины, которая только и сумела, что снарядить плавание к землям Тростникового моря! Должно быть, за двадцать лет враги Кемет забыли, что такое рука истинного фараона, воина, потомка тех, кто сверг владычество хека-хасут, кто однажды уже вернул Кемет былое величие. Но взятие Мегиддо — ничтожная капля в потоке великой реки, первый шаг к истинному могуществу, настоящему царствованию. С именем великого Амона, вырезанным золотой печатью на сердце, он пройдёт по землям Куша, Митанни и Ханаана и, если пожелает, запалит их пожаром, дым которого достигнет престола царя богов. Теперь довольно! Теперь он вернётся в Нэ со всей своей богатой добычей, которую повергнет к стопам Амона, отдохнёт несколько месяцев и поохотится вдоволь в окрестностях великих пирамид. А ещё — изгладит имена проклятых любимцев царицы Хатшепсут на стенах гробниц — Сененмута и того, последнего, которого не хочет именовать даже мысленно. И не стоит ли задуматься над постройкой нового храма в столице?