Тутмос

— Очень хорошо. Так намекни Хапу-сенебу, что он может пустить в ход кое-какие тайные приёмы жрецов, чтобы убедить девушку в необходимости выйти замуж за верховного жреца. Они это знают, а тем более если она фанатичка, как ты говоришь… Просто скажи ему, что мы закроем глаза на кое-какие слухи, если они поползут по столице.

Хатшепсут немного покоробило слово «мы», но она сдержалась и только нахмурилась, при этом слегка отвернувшись в сторону.

— Жрецы многое могут, я это знаю, когда жрица находится в священном экстазе, ей можно внушить всё, что угодно, но это опасно.

— Для кого?

— Прежде всего для самой девушки.

Сененмут беззаботно махнул рукой.

— Не так уж страшно! Эти жрицы способны перенести многое, от чего обыкновенные женщины бежали бы, закрыв лицо. Не беспокойся.

— Есть ещё одно, Сененмут.

— Что же?

— Оскорбление божества. Если Амон разгневается…

— Если Амон разгневается, то гнев его падёт на молоденькую жрицу. Но я думаю, всё обойдётся. Мы принесём ему богатые жертвы, и он отпустит одну из своих небесных жён, чтобы она послужила благу Кемет. А Хапу-сенеб, обязанный тебе своим счастьем — надо сказать, глупым счастьем, — будет в наших руках. Человек он не слишком сильный, хотя хитрости ему не занимать. И для хорошенькой жрицы не так уж плохо выйти замуж за верховного жреца, кстати сказать, не старого и не уродливого. Уверен, она ещё поблагодарит тебя! Всё равно рано или поздно станет наложницей одного из старших жрецов, так уж лучше ей приносить благодарственные жертвы Бэсу[72]… Ну, теперь ты уверена во всём?

— Военачальники, верховный жрец, управители царским хозяйством, обоими Домами Золота, управитель судебного чертога… Этого не так уж мало. Правда, не так уж мало. Ты, пожалуй, прав…

— Этого вполне достаточно! Главное — военачальники. Без войска Тутмос не опасен! А если будет слишком уж сильно рваться на войну, можешь отправить его в Куш с небольшим отрядом, пусть постоит на границе. Поспит в походном шатре, поест сушёных плодов сикоморы, посидит у костра и почувствует себя настоящим воителем. А царский сын Куша Небсехт достаточно умён, чтобы держать мальчика в руках. Он предан тебе, у него большая власть, а Тутмос, я уверен, будет проводить целые дни, стреляя из лука.

Хатшепсут даже привстала с ложа, изумлённая и разгневанная.

— Нет, я не дам ему даже небольшого отряда!

— Как тебе угодно, но если захочешь удалить его на время из дворца, лучшего способа не найти. Военачальники, преданные тебе, сумеют внушить ему кое-какие правильные мысли, а если будет хорохориться, сразу укажут ему его место. Если удастся привлечь на свою сторону правителя Дома Войны, беспокоиться тебе будет не о чем.

Хатшепсут засмеялась, представив крепость того кольца, которое сожмёт Тутмоса и лишит слабые крылья молодого сокола всякой возможности вознести его к небесам. Она откинулась на ложе и вдруг почувствовала, как томительная страсть овладевает ею. Присутствие Сененмута, его близость, аромат его золотистой кожи и блеск чёрных глаз, в которых она видела так много нежности, постепенно превращали царицу в покорную, трепетную, влюблённую в своего господина рабыню.

— Ты любишь меня, Сененмут?

— Разве ты не видишь?

— Я награжу тебя, если ты будешь мне верен.

— Награди собой…

— Я возвеличу тебя!

— Больше, чем теперь — не надо. Мне будут завидовать, ненавидеть… К чему же это? Я и так не слишком силён, и дома мне порой приходится несладко. Пожалей меня!

— Но я хочу…

— Оставь всё как есть.

— Сененмут, я сгораю…

— Я не предам тебя. Только не забывай, что ты царица… — Он коснулся указательным пальцем изображения священной змеи на её диадеме. — Владычица Буто, великая… Кто омрачил твой разум? Кто заставил тебя забыть о своём величии? Я и на ложе буду напоминать тебе постоянно, что ты великая царица.

— Нет, на ложе ты — господин мой. И не только на ложе… Ты у меня ни разу не просил ни золота, ни земель. Но я одарю тебя ими…

В его глазах блеснул лукавый огонёк — точь-в-точь серебристая рыбка, мелькнувшая в тёмной воде ночного Хапи, играющая в лунном свете.

— Мне придётся сдерживать твою щедрую руку.

— Я не позволю тебе этого.

— А я сдержу, чтобы никто не подумал о корыстолюбии Сененмута. Разве можно чем-нибудь оценить любовь? — Теперь он целовал, целовал её, размыкал застёжки её ожерелий. — Разве возлюбленной не принесёшь в жертву всё, что есть у тебя самого дорогого? Мне не нужны твои подарки, оставь их для военачальников, а красивых жриц — для верховных жрецов Амона! — Он смеялся, размыкая пояс на её платье. — Вот твой Сененмут, которого ты так проклинала и ненавидела, вот твой Сененмут, у которого есть только одно солнце, золотое, заключённое вот в этом драгоценном сосуде… — Он ласкал её тело, смеясь. — Утолишь ли ты его обиду? Напоишь ли таким вином, чтобы его грустные мысли отлетели прочь? Но когда встанем с ложа, забудь о Сененмуте, прикажи позвать к себе Хаи, Сен-нефера, Руи-Ра… Да, да, после, когда утолишь обиду Сененмута…

* * *