Тутмос

— Послушай, Рамери, мне нужно поговорить с тобой о важном семейном деле. Может быть, у тебя?

— Как хочешь.

Как все телохранители, Рамери жил при дворце, идти было недалеко, и вскоре они уже сидели друг напротив друга в небольшом просто обставленном покое, где стояла маленькая статуя Амона, выкрашенная в небесно-голубой цвет[120], и повсюду были развешаны звериные шкуры, по преимуществу пантер и леопардов. Рамери предложил другу выпить вина или киликийского пива, но тот ответил отрицательным жестом.

— Начнём поскорее, мне неприятен этот разговор. Ты, должно быть, уже догадался, о чём он будет?

— Да.

— Речь пойдёт о Раннаи.

— Да.

Инени, казалось, был смущён откровенностью друга.

— Оба мы знаем, и ты и я, почему ей пришлось уехать. Она родит совсем скоро, может быть, через десять дней. Она, вдова верховного жреца… Мало кто помыслит о том, что она зачала от мёртвого Хапу-сенеба, как когда-то было с Осирисом и Исидой. Я слышал, что фараон обещал дать тебе свободу после похода в Митанни, но кто поручится, что он позволит тебе жениться на такой знатной госпоже, как Раннаи?

— В этом я уверен, Инени.

— Но почему же ты, оставаясь рабом, позволил себе… Я знаю, что вы встречались давно, но не думал, что дойдёте до такого безрассудства. Хотя Раннаи кажется мне счастливой и как будто даже гордится своим положением, я должен подумать и о том, что, будучи приближённым фараона…

Рамери удивлённо взглянул на жреца.

— Приближённым фараона?

— Его величество, да будет он жив, цел и здоров, приблизил меня к своей особе, и я почитаю это великой честью, но… — Инени начал горячиться. — Позор моей родной сестры, да к тому же ещё вдовы верховного жреца, может повредить не только ей, но и мне. Знаешь ли ты, как сердит божественный отец Менхеперра-сенеб, который не пользуется таким доверием его величества, как я? И много ещё есть могущественных и влиятельных врагов! А если фараон не пожелает иметь при себе человека, над которым втихомолку посмеиваются так же, как над царским сыном Куша? Всё это очень неприятно! К тому же если откроется, кто отец ребёнка, Раннаи уже нельзя будет показаться в столице, да и мне невозможно будет с ней встречаться. Тебя его величество, быть может, и простит, так как питает слабость к носящим оружие, но мне это повредит, и я…

— Инени, — тихо и спокойно возразил Рамери, — ты забываешь, что нынешним своим положением обязан только одному — тому, что твоим отцом был божественный отец Джосеркара-сенеб.

Инени вспыхнул и нервно сжал в руке амулет из чёрного дерева, висевший у него на груди.

— По-твоему, его величество судит о людях лишь по тому, кто был их отцом? Я любил и почитал отца, но если бы я был так глуп и никчёмен, как ты, должно быть, думаешь, его величество не стал бы держать меня при себе и советоваться со мною…

— Я не узнаю тебя, Инени, друг, которому отдано моё сердце, — тихо сказал Рамери. — Неужели смерть моего учителя, моего возлюбленного отца так изменила тебя, что ты готов уже забыть его имя и спешишь вознестись к самому солнцу?

Щёки Инени вспыхнули тёмным гневным румянцем.

— Я давно хотел сказать тебе, Рамери, что мне неприятно, когда ты называешь моего отца своим отцом. Для тебя он только учитель, наставник, но не отец. Я стерпел это у его смертного ложа, но не хочу, чтобы ты кричал об этом на всех углах.

— Ты прекрасно знаешь, что я не кричу об этом на всех углах.

— Если хочешь узнать правду, то я скажу тебе — мне часто казалось, что отец любит тебя больше, чем меня, своего единственного сына. Я терпел это, хотя порой бывало и нелегко, памятуя о том, что ты всего лишь пленный ханаанский царевич и у тебя нет ни отца, ни матери. Но потом…

— Ты не гнушался мною вплоть до вчерашнего дня. Ещё совсем недавно мы поверяли друг другу тайны сердца, мы плыли в погребальной ладье божественного отца, обнявшись, как братья. Если я тебя правильно понял, ты давно знал обо мне и Раннаи, так что же случилось сегодня? Ты готов оскорбить не только меня, но и своего отца, ты говоришь жестокие слова, а сам отводишь взгляд, словно стыдишься посмотреть мне в лицо. Или правду говорят мудрые люди, что богатство и власть могут изменить любого, самого доброго и благородного человека?

— По какому праву ты, в чьих жилах тёмная ханаанская кровь, говоришь со мной так? — воскликнул Инени, в гневе даже потрясая кулаками, от его обычного спокойствия не осталось и следа. — Ты, чей отец был правителем нищей и ничтожной Хальпы, чья мать митаннийка, ты, живущий щедротами Кемет и благодеяниями её царя, ты смеешь говорить мне подобные вещи? Ты, опозоривший мою сестру, отнявший у меня любовь отца, ты, смуглолицый, ещё упрекаешь меня? Правы были мои жена и тесть, когда предостерегали меня и удерживали от дружбы с тобой, когда говорили, что знакомство с презренным хурритом навлечёт на меня несчастье! Я буду молить богов, чтобы ребёнок, которого носит Раннаи, при рождении перевернулся лицом вниз[121] и не окутал бы свою мать позором на долгие годы, пока она будет ещё жива!

Побледнев, Рамери поднялся с кресла.