Тутанхамон

Отец кивнул, и мы вышли из мастерской и пошли в сад, где гранатник был в цвету, где пурпурные лилии томились от полуденного зноя. Мы остановились у стройной маленькой сикоморы, и Кенна взял мою руку и сжал её в своей. Так горяча была его рука, что её прикосновение обожгло меня, и так сильна, что я испугалась, как бы он не сжал пальцы и не превратил моё запястье в подобие увядшего стебля. Кенна и раньше касался моей руки, но никогда — так, как это он сделал теперь. С трудом я заставила себя поднять голову и посмотреть на него, и нечто большее, чем девичье смущение, затмевало мой взор. Не было на свете другого человека, кроме отца, который был бы мне так же дорог, как Кенна, но был бог, светлый Хор, солнце, превыше которого я не знала... И то, что Кенна догадывался об этом, было для меня больнее упрёков. Сквозь листву пробивались золотые солнечные лучи и рассыпались у наших ног подобием тонкой чудесной резьбы, и было томительно и тяжко, как бывает в знойный полдень, но не так, как всегда, ибо на этот раз томилось моё Ба... Что могла я сказать Кенна? Был один, кому я принадлежала всецело, хотя он и не знал об этом, и был он недостижим, как бог Ра в своей сияющей золотой ладье. Словно огненные стрелы Сохмет, пронзали меня воспоминания о последней встрече с ним в мастерской моего отца, в день, когда его величество пожелал видеть изображение усопшего владыки, фараона Анх-хепрура Хефер-нефру-атона. Оповещённые о прибытии его величества заранее, ожидали мы с отцом, когда он взойдёт на наш порог. Разум говорил мне, что всего лучше было бы уйти и не показываться на глаза фараону, а любовь требовала другого, и голос её звучал всё более настойчиво и властно. Одетая в своё лучшее платье, умащённая дорогими благовониями, с золотым царским ожерельем на шее, ожидала я прибытия его величества у дверей мастерской и вдруг бросилась в сад, чтобы нарвать букет свежих душистых цветов. Так быстро убежала я, что отец не успел ничего мне сказать, хотя мог ощутить по аромату цветов, что я сделала. Так, с охапкой цветов, прижатых к сердцу, ждала я появления его величества Тутанхатона, взор которого золотыми каплями проникал в сокровенную обитель моего Ба, глаза которого были источником сладости северного ветра, уста которого несли его благодатное дыхание... И вот он появился, вот сошёл со своей золотой колесницы, и мы с отцом распростёрлись у его ног, целуя его след на земле. И когда он сделал шаг по направлению к мастерской, я усыпала его путь цветами, и он улыбнулся своей лучезарной улыбкой, доброй и немного застенчивой. Мог ли он знать, что каждый цветок хранил мой поцелуй, моё взволнованное дыхание? Его величество вошёл в мастерскую и остановился перед изображением усопшего фараона, и глаза его наполнились слезами. Он стоял так долго, долго... Потом обернулся к моему отцу, почтительно стоявшему поодаль, и тихо сказал:

— В лице его величества ожидание близкой смерти, Хесира. Как ты сумел увидеть это? Или твоему незримому взгляду доступны тайны Всемогущего?

— Твоё величество, мои руки делали только то, что делали. Они принадлежат простому человеку, не знакомому с таинствами храмов и небесных светил. Это всего лишь руки мастерового...

— Искусство — тайна не меньшая, чем те, что вершатся в сумраке святилищ. Вот его величество Хефер-нефру-атон ушёл в Страну Заката, а его Ка словно пребывает здесь, в этом изображении. И как поверить, что камень лишён дыхания?

Кто из нас видел эту складку у рта, эти лёгкие морщинки в углах глаз? А ты увидел! Художникам и скульпторам нужно воздавать почести наравне со жрецами, и велик был вечноживущий Эхнатон, понявший это. Моё желание, Хесира, чтобы ты всегда изображал меня таким, каким видишь. И что бы ты ни увидел в моём лице...

— Твоё величество, мне будет позволено создать твоё изображение в царском венце?

Его величество улыбнулся, и улыбка его говорила о том, что он ещё не привык носить двойную корону Кемет. Он прошёлся по мастерской, останавливаясь то перед одним, то перед другим изображением, и лицо у него было такое, словно он хотел постичь тайну.

— «Искусство не знает предела — разве может художник достигнуть вершин мастерства?» — произнёс он строки из поучения Птахотепа, и мой отец почтительно склонил голову, как будто эти слова относились только к нему, к нему одному. — Как ни хороши лица их величеств Эхнатона, Нефр-эт и Хефер-нефру-атона, кажется, что вот это лицо ещё живее... — Он указал на изображение Кенна, которое к тому времени было уже закончено, но ещё оставалось в мастерской, ибо его мать Ренпет-нефр-эт пожелала иметь ещё два точно таких же. — Кто этот молодой человек? Судя по лицу, отважный воин...

— Твоё величество, это военачальник Кенна.