Тутанхамон

У ложа Нефр-нефру-атона сидела Меритатон, грациозная и тонкая, похожая на статуэтку из слоновой кости. Букет лежал у царевича на груди, и он жадно вдыхал аромат цветов, слабо улыбаясь и перебирая их венчики, и выглядел он так, словно исцелился мгновенно от всех своих немощей. Девушка встала, когда я вошёл, и глаза её искали дружеской помощи. Я поклонился ей и осведомился о здоровье его высочества, и он мне ответил, что всё хорошо. Видимо, Эйе успел уже здесь побывать, потому что на низком овальном столике стояла алебастровая чаша с питьём, которого ещё немало оставалось в ней. Но лица влюблённых сказали мне, что здесь было и другое, что-то более опасное. Меритатон была проницательна, несмотря на свой юный возраст, и она поняла значение моего взгляда. Не стесняясь моего присутствия, она приложила к своей щеке узкую руку юноши и жестом дала мне понять, чтобы я ждал её у дверей. Через некоторое время она вышла, и мы пошли с ней в покои царевен, где сейчас не было никого. Я знал, что уже наступил час охоты и что Тутанхатон под руководством Джхутимеса учится стрелять из своего маленького лука, и я был спокоен за него, но желание Меритатон поговорить со мной внушало тревогу, и смутное беспокойство начало овладевать мною. А Меритатон вдруг бросилась к моим коленям и обхватила их своими тонкими красивыми руками, и заплакала тихо-тихо, не всхлипывая, глядя мне прямо в лицо своими прекрасными страдающими глазами, глазами царицы Нефр-эт. Она была совсем юной и неопытной, но боги подарили ей редкую проницательность и острый ум, сердцем она уже давно была способна понять многое, что творилось во дворце его величества и вокруг него. Не прерывая её, я лишь положил руку на её узкое плечо и жестом дал ей понять, что готов её выслушать и помочь, если то будет в моих силах. И она сказала:

— О, достойный Мернепта, Ба моё скорбит, Ба моё мечется в тоске, и нет никого, кто мог бы выслушать меня и помочь мне. У матери слишком много своих забот, сёстры ещё малы, а другие... — Тут она прикусила язычок, и я понял, что она по каким-то причинам не хочет посвящать в свои тайны Тэйе или боится её гнева. — Ты знаешь всё, тебе ведомы тайны людских сердец, и ты видишь всё, всё, ведь правда, Мернепта?

Она ждала согласия, и я сделал утвердительный жест. Тогда она заговорила быстро, опустив глаза и перебирая тоненькими пальчиками подвески своего браслета из драгоценного лазурита и слоновой кости.

— Нефр-нефру-атон — мой возлюбленный брат, и я хочу видеть его непрестанно. Желание его сердца сходно с моим, наши губы повторяют одно и то же. Для меня нет большей радости, чем принадлежать Нефр-нефру-атону, а для него — чтобы принять меня. Но есть человек, который не хочет этого, который сам мечтает втайне о могуществе и власти, и человек этот пойдёт на многое, чтобы желание его осуществилось...

Она остановилась, чтобы перевести дыхание, и сердце моё замерло, ибо я решил, что она сейчас произнесёт имя Эйе. Но то, что делал Эйе, не могло быть его собственным желанием, ибо то была лишь воля ревнивого Эхнатона. А отцовская ревность хоть и могущественна, но не всесильна! И я приготовился уже сказать всё это бедной девочке, как вдруг она сказала:

— Она желает, чтобы не только я и Нефр-нефру-атон исчезли и превратились бы в невидимую пыль великой пустыни, она желала бы, чтобы не было ни матери, ни сестёр, ни Тутанхатона. Знаешь ли ты, что Кийа носит в своём чреве ребёнка от утробы его величества и, если родится сын...

КИЙА

Это было в год, когда появилась на свет пятая дочь его величества, царевна Неф-нефру-ра, и когда долго, слишком долго тянулось время ахет. В тот год никто не мог бы сказать, что госпожа Кийа, любимая жена его величества, когда-нибудь исчезнет, и имя её будет уничтожено повсюду, и сама память о ней канет в безмолвные воды великой реки...

Имя моё — Кийа.

Он сказал мне однажды: «Кийа, в вине, которое ты дала мне пить в ту ночь, не было ли волшебного зелья?» И я ответила ему: «О возлюбленный господин мой, если бы я владела подобным зельем, для чего держала бы я его столько времени?»

Случилось так, что дочь не слишком знатного, не слишком богатого и совсем не могущественного сановника стала возлюбленной великого фараона, усладой его сердца, упоением его плоти, его любимой женой и матерью его ребёнка.

Я — Кийа!

Он сказал мне: «Кийа, в ту ночь ты стала необыкновенной, ты была подобна звезде, которую зачерпываешь ладонью в мерцающих водах ночного Хапи. Кийа, ты была такой — ускользающей и прекрасной...»

Взор его обратился на меня, когда во время пира во дворце я поднесла ему вино в серебряной чаше. Сквозь лик фараона, грозный и величественный, вдруг проглянул другой — лик мужчины, страстного и нежного. И рука его легла на мою руку, подносившую чашу. И губы его, раскрывшись, прошептали внятно: «Умасти своё тело самыми драгоценными маслами, Кийа, ибо ты желанна мне!»