Тутанхамон

Она всё плакала, уткнув нос в ладошку, как девочка, и я гладила её по голове, как девочку, и говорила ласковые и в то же время укоризненные слова. Постепенно она начала успокаиваться, и тогда я сказала:

— Не слушай ничьих речей, моя лучезарная госпожа, не таи в своём сердце обиды, пожалей своего возлюбленного господина и потерпи, немного потерпи. Нужно будет вам отправиться в храм целителя Имхотепа[145], и добрый бог дарует вам сына. Помни, что ты царица, помни, что разлад в царской семье всегда опасен и может быть выгоден врагам фараона и Кемет...

Она испуганно вздрогнула и отняла ладони от лица.

— Нет-нет, Тэйе, это не враги! Просто люди, очень любящие Атона. Но я их больше не буду слушать... Мне горько, что я обидела моего божественного господина. Что мне теперь делать?

— Теперь придётся сделать первый шаг.

— Я сделаю...

— И поступишь очень мудро, моя божественная госпожа.

Я рассказала обо всём Эйе, когда вечером мы вышли пройтись немного по дворцовому саду. Он выслушал меня очень внимательно, и на лице его я видела тревогу. Когда я закончила, он спросил:

— Она не назвала имён людей, «очень любящих Атона»?

— Не назвала.

— Кто-то явно хочет поссорить молодых супругов и избрал для этого жестокий, но верный способ. Это кто-то из немху, могущественных немху... А может быть, кто-то позаботился и о том, чтобы молодая царица не произвела на свет наследника?

— Разве это возможно, Эйе?

— Всё возможно. Магия и колдовство существуют не только для добрых дел.

Мне стало страшно от его слов, будто крыло омерзительной летучей мыши, стража гробниц, коснулось лица.

— Кто же, Эйе? Во дворце так много людей!

— Кто чаще всех бывает с ней?

— В последнее время — карлик Раннабу. Раньше чаще бывали Туту и Маху, теперь не сказала бы...

— Раннабу? — Эйе остановился и посмотрел на меня, лицо его было отемнено тревогой. — Карлик, звездочёт, родом из племени шасу, прибыл из Угарита... Мог иметь дела с хатти ещё там, при дворе этого царька Хиттара, теперь облечён доверием фараона... Только вот не похож на солнцепоклонника. Но на что не пойдёшь, если хочешь добиться своей цели?

— Тебе нужно поговорить с фараоном, Эйе.

— Ты права. И действовать надо немедленно! Раннабу, Раннабу... Может быть, он поёт царице не только песни на языке шасу, но и на языке хатти... Идём! Где сейчас фараон?

— Сегодня тебе не удастся с ним поговорить, Эйе. К нему только что пришёл Джхутимес, потом он собирался провести время с Бенамут. Кстати, она беременна от его величества, сегодня я осмотрела её.

— Это хорошо. Пусть будет у Тутанхамона утешение... Что ж, придётся отложить разговор до завтра. Но что же нужно Джхутимесу?

ЦАРЕВИЧ ДЖХУТИМЕС

В покоях фараона горел белоснежный алебастровый светильник, изготовленный искуснейшим мастером так, что, когда его зажигали, на полупрозрачной его стенке появлялось чудесное изображение царя и царицы. Это было так трогательно и прекрасно, что невозможно было отвести глаз, что сердце ликовало при виде подобного чуда искусства, что хотелось, чтобы на земле стояла постоянная тьма и всегда нужно было держать этот светильник зажжённым. И я, как заколдованный, смотрел на него, забыв о цели своего прихода. Тутанхамон не мешал мне, он дал мне сполна насладиться чудесным зрелищем. И когда наконец я сумел обратить свой взор на сидящего передо мной фараона, он, улыбаясь, сказал:

— И ты никогда не видел ничего подобного? Это работа мастеров из Джахи, подарок мне ко дню шестого года моего царствования. Я сам не мог оторваться от него долгое время, а моя дорогая царица увидев его, на миг забыла о своих печалях... Мы провели вместе целый вечер, плечо к плечу, глядя на этот светильник. Что они сделали, эти мастера, с его величеством Небхепрура Тутанхамоном, владыкой Обеих Земель! — Он рассмеялся так радостно и звонко, что я невольно последовал за ним, хотя и был очень огорчён, когда шёл сюда. Мне не хотелось причинять боль Тутанхамону которого я любил, не хотелось, чтобы улыбка сошла с его лица, и всё же умолчать о странном и страшном деле, которое несколько часов назад произошло во дворце, я не мог. Мне оставалось уповать на то, что фараон сам заметит выражение моего лица, спросит о причине моей озабоченности, и тогда мне легче будет разомкнуть уста и начать говорить. Но он не смотрел на меня, он снова и снова разглядывал светильник.