Турнир

Вторым заданием было слово — верность. Именно на это понятие нам нужно было представить стих собственного сочинения, в идеале, продемонстрировав высшую степень таланта, сваять его прямо на ходу за десять мгновений. Ровно столько показывала проекция песочных часов, вспыхнувшая в воздухе с первым ударом гонга.

Ни за десять, ни за двадцать, ни даже за десять раз по двадцать мгновений я бы ни сваяла ничего. Это явно не моя стихия. Я прокручивала в голове строки стихов Садо, которыми болела вся женская половина целительского крыла. Томики стихов, припрятанные под подушками свитки, с обязательными ежевечерними чтениями. Хочешь не хочешь, а вся эта ересь плотно оседает в голове. И, если быть объективной, позднее творчество Садо обрело зрелость и глубину, пережив мятеж, бунт, восстание в Столице, Садо начал писать так, как будто жил последнюю декаду. И эта сила и жажда жизни отчетливо чувствовалась в его последних стихах, которые мне даже немного нравились. Самое сложное было отделить ранние стихи от поздних, чтобы не использовать то, что им уже написано на текущий момент, поэтому я решила ограничиться только самыми поздними работами.

Что может быть более мучительным, чем мысли, которые уже начали обретать форму в твоей голове, произнесенные чужими устами? Когда другой, точно используя метафоры, расскажет о твоих собственных переживаниях и чувствах?

Высветлит, проявив то, в чем ты не успел признаться даже себе самому? Я собиралась бить Садо его же словами, его же стихами, его же мыслями. Либо он признает, что стихи гениальны, либо соврет, так и не узнав, что отказал самому себе в праве быть признанным.

И что доставляло мне особенное удовольствие — это то, что он так и никогда не узнает, не поймет, почему эти строки будут звучать так знакомо, принося мучительное чувство узнавания своего.

Для слова Верность я выбрала стих Садо из любовного цикла. Я не знала, начал ли он уже оказывать внимание той леди, которая оказала такое влияние на его жизнь. Он через пять зим за один сезон написал сразу несколько поэтических сборников.

Любовь — топливо творчества, если огонь пылает горячо, можно спалить все вокруг дотла, либо направить жар в нужное русло. Садо любил замужнюю даму. Любил страстно и горячечно, любил так, что наши дамы рыдали, покусывая уголки подушек в отчаянии, что их кавалеры не способны на такое проявление глубоких чувств.

Я закончила писать свой стих по памяти немного раньше Марши, отложив кисть в сторону, и терпеливо ждала, пока не истекут последние песчинки в часах.

— Леди Фейу, прошу, — распорядитель кивнул штатному магу, и проекция чистого листа появляется над Ареной.

Марша читала чисто. Стихи были обыкновенными, личную печать, как я и думала, она ставить не рискнула, ограничившись живописью. Столбики появлялись на листе, Садо внимательно слушал, я — зевала. Она написала очень длинную стихотворную поэму.

Неужели тут есть идиоты, которые считают, что такое можно придумать за десять мгновений без подготовки?

Стих был наполнен нравоучительными пассажами, правилами и наставлениями, и вообще показывал высокий моральный дух всех невест рода Фейу, и одной конкретной в частности.

Судьи аплодировали вяло. Садо взял слово, и некоторое время вещал правильные и очень скучные вещи. Трибуны начали потихоньку гомонить, недовольные отсутствием интересных зрелищ.

— Леди Блау, ваша очередь представлять свою работу, — распорядитель настороженно покосился в мою сторону.

Штатный маг щелкнул кольцами, перебрасывая плетения, появилась проекция чистого листа, и я начала читать с выражением.

Я замужем. Вы не могли не знать.
Вдруг, эти две жемчужины от Вас…

Я тронута. Мне хочется принять
И ими оживить ханьфу атлас.

На царские сады с балкона я смотрю,
А муж мой во дворе, и близок он к царю.

Я знаю, сердцем Вы — как солнце, как луна,
Но мужу моему я верная жена.

С жемчужинами Вам, я шлю и пару слез:
Зачем мне встретить Вас до свадьбы не пришлось?

Закончила я, попытавшись добавить в голос положенную порцию скорби. Хотя, представить себе даму по уши влюбленную в Садо, я не могла, как не пыталась. Этот стих он посвятил ей — своей музе. При виде Садо я могла определенно утверждать только одно: любовь — боль и любовь — зла. Очень зла.

— Возмутительно! Просто возмутительно! Вы утверждаете, что это произведение написано вами? — Садо поднялся с кресла в полный рост, распрямив щуплые плечи. В первый раз я видела на его лице проблески настоящей ярости.