Для Семеня Яковлевича все эти желтые черепа выдающихся монахов, мощи отшельников, бункеры с костями, образа святых были лишь культурной составляющей мирового искусства, никак не более того, так как он был, как уже известно, агностиком.
На какое-то время маята отпустила душу Слепака, и он было возрадовался возможному исцелению, но к вечеру хворь вернулась с удвоенной силой. Художник сочно выругался и в шортах цвета хаки и майке с коротким рукавом спустился из гостиничного номера в бар, где, заказав бутылку виски, принялся уничтожать ее с огромной скоростью.
На третьей порции Семен Яковлевич увидел в противоположном углу пристально смотрящего на него, не отрывая своих черных глаз, немолодого еврея в лапсердаке, с седой бородой до груди. Неприбранный, в несвежей рубашке, он продолжал волновать сердце Слепака своим пронзительным взглядом. Турист из России жестами предложил хасиду, или кто он там, присоединиться к бутылке «Блэк Лейбла» для ее совместного распития. Еврей поднялся из кресла и уверенным шагом перебрался на диваны к Семену Яковлевичу.
– Господин Слепак? – спросил незнакомец, чем сильно удивил пьянеющего постояльца.
– Да… А вы кто?
– У меня есть две ваши картины.
– Ах вот оно что! – обрадовался Семен Яковлевич. – Вы коллекционер?
– Нет-нет! – замахал руками еврей. – Я коллекционирую только книги! Определенного содержания.
– Так откуда у вас мои работы? Кстати, выпьете? – он подозвал официанта. – Неплохое виски…
– Нет-нет! – опять замахал руками новый знакомый, когда официант попытался налить ему в принесенный бокал. – Я выпью водки!
– Конечно! – обрадовался Слепак и распорядился принести холодную русскую. – Не любите виски?
– Не кошерно.
– А водка?
– А водка кошерно всегда.
– Давайте знакомиться, – предложил Семен Яковлевич. – Я Семен! – и протянул руку. Новый знакомый тряхнул ее коротко, после чего, выпив водки с чувством и пониманием, назвался Мойшей:
– Миша на русский манер.
– Так откуда у вас мои картины?
– Вы же не коренной москвич, верно? – вопросом на вопрос ответил еврей.
– Нет. Но по Википедии я москвич!
– На ваших двух картинах, которые я купил, нарисованы дворики города Седнева. Я родом из Седнева.
– Ох ты! – обалдел Слепак. – Мама моя дорогая!
– Я поэтому к вам и подошел, что мы оба родом из Седнева.
– Так мы земляки!
– Да, – подтвердил Мойша и выпил здоровенную порцию водки, опять ничем не закусив. – Я на Ленина жил. А вы?
– Напротив Георгиевской церкви!.. Я никогда еще не встречал никого из Седнева! – улыбнулся Семен Яковлевич, вглядываясь в лицо неожиданного знакомого.
– Не напрягайтесь! Не узнаете. Я уже в семьдесят втором репатриировался. Вы тогда еще ребенком были.
– Мне было четыре года.
– Ваша мама еврейка?
– Да, а что?
– Это важно.
– Все детство я проговорил на идиш. А сейчас совершенно забыл.
– Таки и я не бойко помню! Язык почти умер.
– Выпьем за Седнев? – предложил Слепак. – Отец заставлял меня рисовать только миноры. Я их нарисовал тысячи. Мы их продавали и жили на это… Давайте выпьем!
– Охотно это сделаю. Какую я могу найти причину, чтобы не выпить?
– Не знал, что религиозные евреи пьют! – признался художник, разливая по стаканам. – А вам не запрещено?
– Если еврея спросят, пить или не пить, еврей всегда ответит – пить! Все, что на земле, – все для человека. Еда, вино и солнце. Есть, конечно, исключения.
– Хорошо вам, евреям! – позавидовал Семен Яковлевич.
– Хорошо, – согласился Мойша и, выпив на посошок, засобирался домой. Художник, уже сильно поднабравшись, удерживать земляка не стал. Еврей дошел уже почти до дверей отеля, но вдруг вернулся: – А знаете что? Приходите ко мне часикам десяти утра в гости! – предложил.
– Так рано? – удивился Слепак.
– Завтра Шабат рано… А вам надо порешать проблемы.
– Какие проблемы? – удивился художник.
– Сами знаете!
– Не знаю.
– Знаете.
– А можно с другом?.. Я здесь с другом.
– Друг тоже болен?
– А я болен?
– Как сказать.
– Друг здоров.
– Вот и приходите один. Детей и жены не будет, а друг пока на массаж сходит. – Еврей выудил из кармана лапсердака блокнотик с карандашиком и, оторвав листочек, чиркнул на нем. – Мой адрес… Да, и приходите в брюках!
Мойша ушел, на сей раз не оборачиваясь, а Семен Яковлевич погрузился в ностальгические воспоминания детства, связанные с родным Седневом…
Он поставил будильник на девять, чтобы успеть позавтракать, и, улегшись в постель, скоро заснул.