Турбулентность

— Что с тобой такое? — сказал Абхиджит.

— Когда ты собираешься мне заплатить?

— В чем твоя проблема?

— Когда ты собираешься мне заплатить?

— Это только пять лакхов рупий…

— Когда ты собираешься мне заплатить?

— Я собираюсь тебе заплатить, — сказал Абхиджит. — Я собираюсь тебе заплатить. Окей? В чем, блядь, твоя проблема?

8. SGN — BKK — DEL [11]

ПЕРВЫМ ДЕЛОМ Абхиджит, вернувшись в Дели в понедельник, заглянул к отцу. Он навещал старика каждые несколько дней. Ему было важно, чтобы он делал это. Такси остановилось у дома в Дариаганже. В этом доме прошла часть детства Абхиджита, а теперь он пребывал в ветхом состоянии. Несколько бирюзовых плиток по фасаду выпали, открыв квадраты голого бетона. Разбитое окно было закрыто куском пластмассы. Металлическая входная дверь заметно заржавела. Старик отказывался тратить деньги на ремонт, не говоря о реконструкции. Абхиджит сказал таксисту подождать и, пройдя через душный, спертый воздух, поднялся по трем ступеням, от которых также отваливались плитки, к ржавой двери. У него был свой ключ, так что он вошел самостоятельно. В доме он снял с себя хирургическую маску. По стенам узкой прихожей, освещенной тусклым светом, были развешаны ровными рядами школьные, а может, семейные фотографии. На кухне Анита готовила что-то для старика.

Анита была молодой медсестрой из Кералы. Не отдышавшись после подъема по ступеням, как был, в потном темно-синем «Адидасе», в котором играл в гольф, Абхиджит спросил ее, как его отец. Она сказала, что он в порядке. А затем сказала, что у нее есть просьба к Абхиджиту.

— О, да? — сказал Абхиджит.

Ему было приятно, что к нему обращались с просьбой, и он взглянул на Аниту с улыбкой. Положив руку ей на плечо, он сказал:

— Что такое? Скажи мне.

Она повела плечом, и он убрал руку. Его улыбка несколько поблекла.

— Мне нужно уехать на несколько дней, — сказала она. — Если такое возможно.

— Да? — сказал он. — Зачем?

Она сказала, что сгорел дом ее сестры в Кочи. Она чувствовала, что нужна там.

— Понимаю, — сказал Абхиджит. — Что ж, дай подумать.

Она начала что-то говорить о том, как это важно, чтобы она приехала к сестре как можно скорее.

— Дай подумать, — сказал Абхиджит. — Здесь ты тоже нужна. Есть какая почта?

Она сказала, что есть, и пошла за почтой, а он остался ждать.

Было полдюжины писем, большинство касались денег, так или иначе. Абхиджит помял каждое из них пальцами, словно стараясь что-то нащупать, потом положил одно в карман, а остальные убрал в ящик. Анита стояла рядом.

— Окей, — сказал Абхиджит. — Я загляну к нему сейчас.

Старик проводил дни в просторной комнате в восточной части дома. Он был одет, как обычно, в шальвар-камиз и европейского покроя шлепанцы из поношенной, бесцветной, пахучей овчины. Сидя в кресле-каталке, он все еще сохранял благородный и даже несколько свирепый вид, со своими белыми усами, хотя в том, как он взглянул на вошедшего Абхиджита, проскользнул страх, с трудом скрываемая тревога.

— Как ты, питаджи[12]? — спросил Абхиджит.

Старик нетвердо повел руками, как бы говоря: день прожил — и ладно.

Играла музыка. Какая-то клавесинная дребедень, к которой старик всегда был неравнодушен. Абхиджит это ненавидел. Он подошел к стереосистеме и убавил звук до едва слышимого.

— Я уезжал из города, — объяснил он. — На несколько дней. Поэтому я не заглядывал к тебе. Я говорил тебе об этом. Я был во Вьетнаме, играл в гольф с Абиром.

— Абиром?

— Да, — Абхиджит улыбнулся, присев на край оттоманки.

Было не вполне понятно, понял ли старик, кто такой Абир. Он выглядел обеспокоенным, как актер, забывший свой текст. Впрочем, он довольно давно не видел Абира. Абхиджит попробовал вспомнить, когда брат последний раз был в Дели. Вероятно, на похоронах их матери, пять лет назад. Ему пришлось показаться.

— Там опасно, да? — сказал старик.

— Где, питаджи?

— Во Вьетнаме.

— Почему это?

Повисло напряженное молчание.

Абхиджит попробовал представить, о чем думает отец.

— Война давным-давно закончилась, пита, — сказал он. — Теперь все по-другому. Это популярное туристическое направление. Я играл в гольф. С Абиром.

— Абиром?

— Да.

Словно вынося суждение о нерадивом ученике, старик, проработавший директором школы почти сорок лет, сказал:

— Надутый мальчишка. Никогда мне не нравился.

— Абир?

— Никогда не нравился.

Было сложно понять, как реагировать на это. Через несколько секунд Абхиджит сказал:

— Не глупи, питаджи. Он так похож на тебя. Такой прошаренный.

Возможно, старика сбило с толку это словечко. Он сказал, как бы допуская что-то, что-то весьма значительное:

— Да, ну что ж. Он всегда был с иголочки.

— Он и сейчас такой, — сказал Абхиджит. — Очень даже с иголочки. У него безупречный вкус. Это он тоже унаследовал от вас, бабу[13].

— Он умер? — спросил старик.

— Абир? Нет. Нет, он не умер. Я только что играл с ним в гольф на выходных.

— А.

— Я выиграл, — добавил Абхиджит, не в силах сдержаться.

Он почувствовал себя мальчишкой — так он это сказал — и тут же пожалел об этом. В то же время он испытал разочарование, когда старик его как будто не услышал.