Туда, где седой монгол

— Он сказал, что мне придётся дожить с таким лицом до конца жизни, что быть самым уродливым человеком на земле — моё предназначение. Он предлагал мне небесные сокровища и бесконечные табуны Весны, которые придут за зимними табунами, но я сказал, что всё это не вернёт мне потерянного глаза. Тогда Великий сказал, что взамен моих мучений даёт мне славу — чтобы меня почитали в родном аиле, как самого первого из степняков. Чтобы песни обо мне гремели сквозь годы и сквозь расстояния, в самых дальних странах. Про тебя, мой верный друг, он скажет тоже, как про первого песняра, который разнесёт славу обо мне по всей степи. Если, конечно, не погибнет, сломав крылья о скалы.

Когда Наран замолчал, на маленький лагерь опустилась темнота.

— Я…э… — выдохнул Урувай. — Откуда ты всё это знаешь?

Наран упрямо выставил подбородок.

— Ты дописал свою сказку. Теперь время отправиться домой, чтобы рассказывать её нашим дорогим соплеменникам. А я вернусь через год после тебя, тут уж будь уверен. Если, конечно, батю Анхара не дёрнет какая-нибудь вожжа потащить племя туда, куда не долетают даже стаи перелётных уток.

— Но ведь это же неправда, — Урувай чуть не плакал. — Такой финал никуда не годится. Это же неправда!

— Если ты пойдёшь со мной дальше, то испортишь всю сказку. Только подумай! Кто тогда будет нести славу обо мне на струнах морин-хуура? Я буду плакать о тебе. Буду думать: как же я скажу деду, что его внук сгинул в горах из-заменя?..

Урувай сказал неохотно:

— Есть две истории, над которыми рыдают все, кто их слушал. «Мальчик и лодка, которая плыла по Айнуру с востока на север», и «Кукушкино гнездо». Так рыдают, что в конце теряют сознание от обезвоживания. Я, правда, на очень-то их люблю. Во многих аилах сказителям запрещено их рассказывать под страхом смерти. А у нас можно только в сезон дождей, или тогда, когда рядом есть водоём, чтобы напитать ослабшие тела. И всё равно, я люблю больше весёлые. Но если понадобится сделать нашу сказку грустной — так тому и быть. Я пойду с тобой, если понадобится, до самой верхушки самой высокой горы.

Наран замахал руками, пытаясь согнать обречённость с лица Урувая.

— Послушай! Я просто боюсь, что ты погибнешь. Что я буду делать тогда, зная, что топот копыт моего единственного друга больше не прогремит по степям, а рога его больше не станут сбивать в полёте жуков и взлетающих малиновок?

Урувай надулся, стал походить на огромного младенца, настолько жадного до воздуха, что воздух этот, однажды оказавшийся в его лёгких, уже их не покидал. Наран терпеливо ждал.

— Всё равно это неправда, — наконец разомкнул уста толстяк. — Я не могу петь сказки, которые не основаны на реальных событиях.

Наран ощутил твёрдую почву под ногами. Сказал вкрадчиво:

— Неправда? Думаешь, все старые сказки происходили ровно так, как в них рассказывается?

Урувай почувствовал ловушку и неуютно завозился.

— Мы же не можем это проверить. А сейчас нет никакой опасности, и незачем мне поворачивать обратно раньше срока. Давай, я дойду с тобой до подножия той скалы. А когда ты научишься летать, поверну обратно.

— Нет! Я вижу все эти знамения. Вон, смотри, какой полёт у того ворона? Разве вороны так летают? А вон твоя кобыла роет землю. Она роет тебе могилу, будь уверен! Смотри, я уверен, что вижу у ней на глазах слёзы… — Наран вскинул в отчаянии руки. — Послушай, дружище. Я ведь на самом деле хочу уберечь тебя от опасности. Если бы нас вдруг окружили, я бы бросился в самую гущу врагов, только чтобы позволить тебе убежать и потом написать о моей гибели песню.

Лицо Урувая пошло красными пятнами. Снова, как в детстве, рот его исказился, а веки стали влажными.

— Я бы тоже тебя не бросил.

— Твоё предназначение — слагать песни, а не драться и не трястись куда-то в седле по пыльной или снежной пустоши. Моими устами сейчас говорит тот монгол, который снаружи. Который нашёптывает тебе все неожиданные повороты. Считай, что это тоже неожиданный поворот. Подумай, он же говорил с тобой самыми разными образами. То через неровности земли, то через храп коней. То нашёптывая ветром, а то рисуя на снегу. Подсовывая нам с тобой все эти приключения и шепча тебе — запомни и расскажи потом другим людям. А теперь он говорит через меня.

Урувай выдохнул, и забыл вдохнуть. Наран подался вперёд, со злостью ударил кулаком в ладонь.

— Ты думаешь, я вру тебе, моему единственному другу?

Словно подрубленное дерево, Урувай распростёрся перед ним прямо на земле.

— Извини меня.

— А теперь — убирайся, — Наран вдруг вспомнил батю Анхара, в тот момент, когда чашка дрожала у него в руках, готовая полететь в спину трусливо удирающему Нарану. Чашки здесь не было, и юноша сжал и разжал кулаки, чтобы немного успокоится. — Прямо сейчас садись на коня и езжай обратно. Встанешь на ночлег через час и завтра с утра тронешься дальше. Когда я тебя вижу, я вижу, как ты, орёл с толстыми ляжками, падаешь в пропасть и как из твоего сломанного клюва вытекает кровь… как окрашивается ею снег… Если ты скажешь мне ещё хоть слово, я погоню тебя пинками.