Когда через пять минут Тимофей Ильич вошел в зал заседаний, члены правления колхоза набросились на него сразу со всех сторон:
— Совести, председатель, у тебя нет, битый час ждем!
— Как будто у нас никаких других дел нет!
— Забюрократился, Тимофей Ильич!
— Как новую «Волгу» завел, через губу не плюнешь.
— Придется об этом на отчетно-выборном собрании поговорить.
Под градом этих реплик Тимофей Ильич спокойно прошел через весь зал заседаний на свое место в конце длинного стола с приставленным к нему в виде буквы Т другим небольшим столом и, пододвинув под себя ногой стул, положил обе сжатые в кулаки руки на шероховатое зеленое сукно.
— Все выговорились? И ты, Клавдия Петровна? Вот и хорошо. Только вот отчетно-выборным собранием вы грозили мне зря. — Сунув руку за борт пиджака, он вынул и развернул на две стороны лицом к членам правления красную книжечку. — На свои персональные сто двадцать рублей плюс тринадцатая зарплата я в любой момент готов перейти. Вы же сами на прошлогоднем собрании… — Голос у него слегка дрогнул, и Тимофей Ильич, повернув раскрытую пенсионную книжку к себе, стал внимательно рассматривать ее, — Неужто это у меня за послевоенные годы уже такая сытая рожа стала? — Из конца в конец длинного стола, за которым сидели члены правления, прокатился смех, но Тимофей Ильич тут же и захлопнул книжку, сунул ее за борт пиджака. Взглядом он обежал стол с тяжелой коричневой скатертью: — Тебе, Клавдия Петровна, я бы посоветовал меньше всего шуметь. Можно подумать, что это я у себя в кабинете целый час только свои личные проблемы решал. — Тимофей Ильич опять положил обе руки на стол: — А сейчас мы попросим нашего уважаемого главного механика рассказать, как это ему вчера удалось спустить под лед целую скирду люцерны вместе с трактором и с прицепом.
Заявляясь к Клавдии по воскресеньям с маленькой Настей на руках, Екатерина Калмыкова шумно восторгалась:
— Ого, ты, оказывается, его сразу же и запрягла. С первого взгляда можно догадаться, что в доме появился мужик. Крылечко у тебя еще бы лет десять под ногами из стороны в сторону ходило, а теперь на нем хоть буги-вуги пляши. Что я, конечно, и сделаю, когда ты меня на свадьбу позовешь. Да он уже успел тебе и летницу перекрыть?! Ну и ну, как новенькая стоит. Скоро совсем неузнаваемым станет твой запущенный двор. И откуда только у него после ночных боев на острове с браконьерами силы берутся? А ведь надо их и для кое-чего другого приберечь. Вот что значит на все руки цыган. Ты мне не уступишь его на денек-другой? — И тут же, отгребаясь от возможных подозрений, Екатерина выставляла перед собой ладони. — Спаси бог, чего-нибудь еще не подумай, мне бы только кто-нибудь на моей сиротской усадьбе молотком постучал. Правда, Настя? — Посадив себе на руку дочку, она начинала ловко подбрасывать и опять ловить ее. Девочка от восторга захлебывалась беззубым смехом. Выпрастывая из кофты большую белую грудь, Екатерина приказывала ей: — А теперь и делом займись. — Тотчас же раздавалось удовлетворенное смоктание, и ничто уже не могло помешать Екатерине завершить разговор: — А еще брешут, что цыгане ленивые. Будто они и водку только на деньги, заработанные своими ворожеями, пьют. Если бы все наши хуторские казаки были такими ленивыми, как твой Будулай! Пока их жены на огороде и на винограднике вкалывают, они больше у сельмага о третьем примкнувшем мечтают и холодок ищут… А теперь правильно, спи, спи! — Вынимая изо рта у своей засопевшей дочки коричневый сосок и пряча грудь под кофту, она опять наступала на Клавдию: — Но если ты его и дальше будешь так же беспощадно эксплуатировать, то даже он в один прекрасный день может по своей привычке от тебя откочевать. Смотри старайся его теперь покрепче держать и, как своего Дозора, на хороший цепок примыкай.
На следующий день, провожая Клавдию до дома по пути с птичника, Екатерина продолжила этот разговор:
— Но что-то я не замечаю, чтобы из тебя через край брызгала радость. И глаза у тебя печальней, чем у моей коровы Звездочки. Не видно, Клавдия, чтобы вино опять заиграло в твоих жилах.
Клавдия пробовала отделаться от ее допроса шуткой.
— Вино, Катя, когда переиграет, в уксус может перейти.
С таким объяснением Екатерина соглашалась:
— Это я понимаю. С пережога нервов и сладкое может показаться горьким. Но потом, если с первого глотка не испугаться, оно еще крепче берет. У старого вина и градус выше. Правда, бригадир?
Клавдия уклонялась:
— Об этом тебе лучше у деда Муравля спросить.
Но и разуверять Екатерину до конца она не стала. Пусть и она и все другие в хуторе думают так, как им хочется думать.
Однако в очередное воскресенье, едва переступив порог ее дома, Екатерина начала с вопроса, который, судя по всему, целую неделю не давал ей покоя:
— А с какой это, между прочим, радости и он и ты продолжаете друг дружке выкать?
— По привычке, — отвечала Клавдия.
— Пора бы уже… — Екатерина внимательно окидывала взглядом Клавдию. — То ли это платье у тебя такое, то ли ты дюже аккуратно носишь?
Клавдия вспыхивала.
— Ты еще чего-нибудь придумай.