Цветы тьмы

Ему очень хотелось достать тетрадку и писать обо всем, что с ним происходит, и о своих мыслях, но страх и волнение мешали ему этим заняться. Все утро ему виделось лицо Марьяны, потемневшее от горя. Она бормотала непонятные слова и время от времени поднимала голову и призывала громким голосом: „Помилуй меня, Иисусе, за многие мои прегрешения“.

Ближе к вечеру послышались мужские голоса. Сначала они показались знакомыми, но вскоре он уловил интонации военных.

– Есть тут евреи? – не замедлил последовать вопрос.

– Нет тут евреев. Мы предоставляем услуги армии, – ответила женщина по-немецки.

– Что за услуги? – продолжил расспросы военный голос.

Женщина ответила что-то, и все разразились смехом.

Атмосфера мигом переменилась. Мужчинам подали безалкогольные напитки, поскольку один из мужчин, как видно, командир, сказал:

– Мы при исполнении, алкогольные напитки на службе запрещены.

Они похвалили кофе и бутерброды, и на приглашение женщины остаться и приятно провести время военный голос ответил:

– Да мы ведь при исполнении.

– Немножко развлечения еще никому не помешало, – упрашивал женский голос.

– Служба прежде всего, – отвечал мужской.

И они ушли.

Тишина вернулась в дом, но страх не отпускал Хуго. Ему было ясно, что и на этот раз мама защитила его так же, как защищала его в первые дни в гетто и после, когда опасность поджидала за каждым углом. Подвал был последним в этой череде. Он всегда верил в потаенную силу своей матери, но в этот раз она проявилась в полной мере.

Когда начало темнеть, Виктория принесла ему тарелку супа и котлеты и сказала:

– И на этот раз ты выкарабкался.

„Это мама спасла меня“, – собирался он ответить, но сказал только:

– Спасибо.

– Не меня благодари, Бога благодари, – поспешила она преподать ему урок.

– Я буду благодарить, – тут же ответил он.

Не говоря больше ни слова, она вышла и заперла за собой дверь чулана.

Этой ночью снова было веселье. Аккордеон гремел, в зале танцевали и шумели. Громкие раскаты безудержного хохота сотрясали стены чулана. От страшной усталости Хуго задремал, и ему приснилось, что Марьяна бросила его, а Виктория не задумываясь его выдала. Он попытался спрятаться в овечьих шкурах, но шкуры не покрывали его.

Ближе к утру аккордеон смолк, люди разошлись, и в Марьянину комнату никто не вошел.

В девять часов дверь чулана распахнулась, и в ней показалась Марьяна. Это была она, но все же не она.

На ней было черное платье, на голове крестьянский платок, а лицо бледное и удрученное. На миг показалось, что она упадет на колени, сложит руки и начнет молиться. Но это впечатление было обманчивым. Было ясно, что она стоит, не в силах произнести ни слова.

– Как ты себя чувствуешь? – Хуго встал и подошел к ней.

– Очень тяжело мне было, – ответила она и опустила голову.

– Присядь, у меня есть бутерброды, – протянул он ей руку.

На Марьянином лице появилась печальная улыбка:

– Спасибо, миленький мой, я не голодна.

– Я могу прибрать твою комнату, вымыть пол, все, что скажешь, сделаю. Я так рад, что ты вернулась.

– Спасибо, миленький, тебе нельзя работать. Ты должен скрываться, пока не закончится этот ужас. Моя бедная мама была очень больна и умерла в страшных мучениях. Сейчас она в лучшем мире, а я тут. Она очень страдала.

– Бог позаботится о тебе, – поспешил Хуго сказать.

Услышав эти слова, Марьяна упала на колени, прижала Хуго к своему сердцу и сказала:

– Мама оставила меня одинокой в этом мире.

– Мы в этом мире не одиноки, – вспомнил Хуго написанную мамой фразу.

– Тяжелые дни я пережила. Бедная моя мама умерла в страшных мучениях. Я не успела купить ей лекарства. Я виновата, я знаю.

– Ты не виновата. Обстоятельства виноваты, – вспомнил Хуго выражение, которое часто использовали у них дома.

– Кто так говорил тебе, миленький?

– Дядя Зигмунд.

– Чудесный человек, необычайный человек, по сравнению с ним я никто, – сказала она, и улыбка снова осветила ее лицо.

25

С Марьяниным возвращением жизнь Хуго переменилась до неузнаваемости. Хотя Марьяна иногда забывает о нем, возвращается из города пьяная и злая, но в трезвом виде она встает на колени, обнимает и целует его и обещает ему, что ничего плохого с ним не случится. Она будет его беречь не хуже мамы. Ее близость так приятна ему, что он забывает и свое одиночество, и все свои страхи.

А приятнее всего в ванне. Она намыливает его, моет и ополаскивает и больше не говорит: „Не стесняйся“, а шепчет: „Ладный парнишка, еще год-два, и девчонки будут гоняться за тобой“. Когда она подавлена, тон ее меняется, и она переводит разговор на себя:

– Эх, если б и меня так мыли, как тебя. Поверь мне, я это заслужила. А меня мнут каждую ночь, будто какой-то матрас. И не единого словечка любви.

– Но я тебя люблю, – вырвалось у него.

– Ты добрый, ты верный, – сказала она, обнимая его.