Цветочная душа

Верка ушла, когда за окном уже стемнело. Когда скелеты сбросивших листву деревьев резкими силуэтами проступили в свете фонарей. Люба осталась в палате одна, и хотела было дотянуться до телефона, лежащего на тумбочке, но передумала. Стоило только пошевелиться, и слабость напомнила о себе, растеклась по всему телу. Двигаться не хотелось. Чтобы отвлечься, Люба стала наблюдать за капельницей: жидкость в пузырьке медленно, но верно убывала. Как песочные часы, только с водой, будто отмеряют чьё-то время. Может даже её, Любы, время. Ведь никто не знает, сколько ему осталось. Месяц назад был жив отец, и, казалось, ещё поживёт, посадит розы на даче. Неделю назад Люба сама мечтала посадить розы, и вот как всё обернулось. В таких мыслях она закрыла глаза и уснула.

— Девка-девка, эй! Лежишь, ждёшь? Слышишь меня? Живот сейчас крутить буду, — тяжёлый с придыханием голос раздался у самого уха, и Люба разлепила глаза.

В палате было темно, свет фонарей, что падал из окна, ложился неровными мазками, очерчивая силуэт кого-то толстого и большого. Аморфная и серая, похожая на студень тварь пристроилась в ногах.

Любу тут же охватил ужас, который отозвался спазмом в животе.

— Помог… пхах… могите, — попыталась выдавить из себя она и поняла, что голос пропал. Неподъёмная тяжесть навалилась на грудь. Мешала дышать.

Тварь у ног задрожала и стала перетекать ближе, ворча нудным тягучим голосом:

— Живот крутить буду, крути-и-ить, пхх.

Люба попыталась пошевелиться, чувствуя, как серая масса ползёт по ней, тяжко приминает ноги. Пятно фонарного света выхватило макушку твари — постоянно перетекающее, меняющее очертания бугристое месиво. Посреди него каким-то образом держались два красных круглых глаза. И в них не было никакого выражения, животная тупость, а ещё боль. Как будто тварь сама мучается, а теперь ползёт к Любе, мучить её, делиться болью.

Люба забилась на кровати, пытаясь кричать, шевелиться. Но ничего не выходило. Вместо криков вырывались едва слышные хрипы, тело будто придавило бетонной плитой. А тварь всё ползла, добралась до вожделенного ей живота и стала крутиться там, мять, будто старалась угнездиться в теле Любы, заползти внутрь. Проникнуть в самое её естество.

— Ещё ампулу! — громовой голос вырвал из кошмара. Темнота тут же рассеялась. Вместо неё в глаза ударил свет, который заполнил собою всё пространство и ослепил Любу.

— Сестра, быстрее! — тот же голос, требовательный и слегка раздраженный.

Размытые силуэты, мельтешение перед глазами, ощущение парения. Боль в животе прошла, и стало мягко и уютно, будто Любу укрыли большим толстым одеялом. Она поплыла на волнах, забывшись в лёгком, приятном сне.

— Сильнейшая интоксикация… возможно, это паранеопластический синдром… мы, пока не нашли опухоль, но как только будут готовы анализы… ваша сестра… мне жаль, — слова долетали словно издалека, обрывками и тревожили. Заставляли проснуться.

«У меня же всё хорошо, почему жаль, — подумала Люба, плавая в блаженном полузабытьи. — И почему Верка здесь? Она же только что ушла».

Но когда остатки сна наконец-то рассеялись, Люба всё вспомнила.

— Вера? — она открыла глаза и не сразу заметила сестру. Та стояла у окна, сгорбившись, повернувшись спиной. На улице темнело, зажигались фонари. Будто Верка никуда не уходила, и не было той страшной ночи, будто Люба задремала и всё это ей приснилось.

— Вера? Сегодня ведь воскресенье?

— Понедельник, — ответила сестра не оборачиваясь. — Ты весь день в отключке пролежала. Под лекарствами. Ночью тебя врачи еле спасли.

Люба помолчала, обдумывая, принимая страшную правду. И зацепилась за спасительную ниточку:

— Мне ведь нельзя здесь. В теплице сегодня новую оросительную систему устанавливают. Надо быть, Иван Данилыч…

— В курсе твой Данилыч. С утра телефон оборвал. Звонил тебе не переставая. Я трубку взяла. Рассказала. Вон подарок от него, — проворчала Верка. — Санитарка в тумбочку спрятала. Врач не разрешил бы.

Сестра подошла, открыла тумбочку и хлопнула на неё что-то тяжёлое. Люба повернула голову:

— С ума сошёл.

Это был цветочный горшок с небольшой сансевиерией. Она радостно топорщила в разные стороны сочные темно-зеленые листья с жёлтой окантовкой.

— Вот и я говорю, — кивнула Верка. — Нет, всё равно добился своего. Его к тебе не пустили, так с санитаркой передал. И как только всучил! Довольная такая этот горшок притащила. Врач ушёл уже, в палате ты одна. Вот смотри теперь, любуйся.

Люба отвернулась от растения и перед глазами всё поплыло:

— Вер, обещай мне, что дом не продашь?

Верка уставилась на неё чёрными глазами пуговками и скорчила недовольное лицо.

— С чего это мне такое обещать?

— Я слышала, о чём врач говорил. Что-то серьёзное, да?

Верка промолчала, но глаза отвела, сделав вид, что разглядывает растение на тумбочке.

— Там розы у меня, на балконе саженцы. Надо на туда отвезти. Под осень самое то посадить. Не продавай. С детьми будете ездить на выходные, летом. Хорошо там.

Верка отвернулась к окну.

— Вер, ты меня слышишь? — позвала Люба.