Цвет судьбы

Несколько университетов предложили мне стипендии. Я поступил в Карлтон в Оттаве – там хорошая программа по нейрофизиологии. Не стал селиться в общежитии, а снял квартиру в городе, чтобы ничто не отвлекало от занятий. Это окупилось позднее, когда сразу три медицинских института в разных концах страны предложили мне продолжить образование. Я выбрал университет Далхаузи в Новой Шотландии, желая расширить свой горизонт и посмотреть на мир за пределами Онтарио. К тому же мне всегда хотелось жить на берегу океана.

Завершив образование в Галифаксе[3], я поселился в Честере – небольшой живописной деревне на побережье. Вообразите себе каменистый берег, скалы, пещеры, сотни гигантских сосен, а по выходным – десятки лодок и яхт, стоящие у причала или весело снующие в заливе.

Что касается работы, великих открытий в нейрофизиологии я не совершил, да и больных на операционном столе не спасал. Я выбрал жизнь деревенского доктора, который по большей части выписывает рецепты от простуд и отитов, просвещает пациентов насчет холестерина и сердечно-сосудистых заболеваний и несколько раз в месяц дежурит в неотложке больницы Бриджуотер. Ни с чем сложнее рыболовного крючка, проткнувшего палец, или сломанной руки у мальчишки, упавшего с дерева, мне обычно сталкиваться не приходилось.

По большей части работа моя была легкой, необременительной и довольно скучной. Но однажды, в понедельник после обеда, жарким летом, какого не припомнят даже старожилы, ко мне в кабинет вошла она.

И я понял, зачем живу на свете.

Глава тридцать седьмая

– Ума не приложу, что с ней такое!

Абигейл Смит – белокурая, голубоглазая, очаровательно женственная – пыталась уложить свою маленькую дочь на смотровой стол. Марисса, года и десяти месяцев от роду, отбивалась руками и ногами и пронзительно вопила.

– Она никогда так себя не ведет! – продолжала Абигейл. – Должно быть, у нее что-то болит. Но температуры нет. Она дергает головой и плечами, бьет себя по уху, как будто болит голова. Доктор Хэмилтон, я очень боюсь! Вы ведь слышали о моем муже? Он умер от аневризмы мозга вскоре после рождения Мариссы – еще до вашего приезда сюда. Совершенно неожиданно: пожаловался на головную боль, потом вдруг упал и умер. Вдруг и с ней то же самое?

Я включил отоскоп, чтобы заглянуть Мариссе в левое ухо.

– Подержите ее минутку, чтобы лежала спокойно. Вот так, хорошо… Здесь все чисто. Проверим другое.

Мы с Абигейл поменялись местами. Марисса по-прежнему вопила, словно баньши.

– Мозговые аневризмы – редкое явление, – продолжал я, наклоняясь к ее правому уху. – Может быть все что угодно – обычный отит или… Ага! Теперь понятно!

– Что там?

Я выпрямился и выключил отоскоп.

– Паучок заполз в слуховой канал и застрял в среднем ухе.

Марисса завизжала с новой силой.

Абигейл недоверчиво тряхнула головой: волосы золотистым дождем рассыпались по плечам.

– Паучок? Не может быть! А вы его вытащите? Он не заползет ей в мозг?

Я рассмеялся, чтобы ее успокоить, хотя, по правде сказать, сам был далек от спокойствия. Мягкие изгибы ее фигуры, золотистые локоны и румянец на щеках притягивали меня с неодолимой силой – и, не скрою, волновали. Сильно волновали.

– Беспокоиться не о чем! Пожалуйста, положите девочку на бок и подержите, чтобы она лежала спокойно. Сможете?

– Да, но как он туда попал? – спросила Абигейл, повысив голос, чтобы перекричать вопли дочери, пока я готовил шприц с физраствором.

– Кто знает? – ответил я. – Да как угодно. Вчера, когда я вел машину, вдруг обнаружил у себя на руке паука – должно быть, спустился на паутине с крыши. Не переживайте, вам себя винить не в чем.

– А он большой? – с тревогой спросила она.

– Совсем малыш! Как сама Марисса. – Я подошел к столу и склонился над девочкой. К моему удивлению, она больше не плакала – лежала спокойно и смотрела на меня большими серьезными глазами. – Послушай, маленькая, сейчас я налью тебе в ушко воды, и тебе сразу станет лучше. Хорошо?

Она моргнула, посмотрела на меня, на шприц и кивнула.

– Просто лежи спокойно! – С этими словами я залил ей в слуховой канал физраствор. Паучок всплыл: я подхватил его пинцетом и выложил в стальной лоток. – Готово, дело сделано. Марисса, можешь сесть!

Девочка села, вытирая кулачком опухшие от рева глаза. Мать подхватила ее на руки.

– Вот и все, моя хорошая! Какая ты у меня молодец! Просто героиня! Теперь все хорошо, правда?

– Хо-ло-со, – серьезно проговорила Марисса.

Она смотрела на меня из-за плеча матери и вдруг протянула ручку. Я осторожно пожал ее крохотные пальчики. Что-то странное творилось со мной в эти мгновения: как будто оживал давным-давно заглохший мотор.

– Теперь с ней все будет в порядке, – обратился я к Абигейл, неохотно выпуская ручку Мариссы.

– Спасибо вам, доктор Хэмилтон, – сказала Абигейл. – Вы нам очень помогли!

Улыбка ее была ярче солнца.

В тот солнечный день я влюбился в них обеих разом. Любовь с первого взгляда, без всякого разумного объяснения. Абигейл с дочерью я видел в первый раз, не знал о них ровно ничего, но страшно не хотел, чтобы они уходили.