Цвет папоротника

Его рыжий чуб горел в эти дни пламенем невиданной свечи.

Я с моей любопытной, как и все женщины, женой вытягивал из Валентина подробности тайны Голубых озер. Он отвечал сначала неохотно, а потом разговорился, заново переживая фатальные события, и рассказал, как все это случилось. Там, в горах, он сделал открытие: отчаяннейший риск порой дает результаты более значительные, чем ползучая осада. Хотя и считал, что в науке это не метод..

…У Валентина было такое роскошное альпинистское снаряжение, которое он приобрел, будучи в научной командировке в Вене, как ни у кого в лагере. На Валентина таращились, как на снежного человека, которого в наших условиях быть не может. Многоголосое эхо «а-х-х-х» пронеслось над горами, когда он в своих ослепительных доспехах предстал перед прекрасным полом в столовой. В них он претендовал на почетное звание Снежного барса. В действительности же Валентин никогда не отваживался на маршруты более, чем средней сложности, и обкатывал австрийские штаны в баре.

Условия для этого были идеальными. Погода стояла нелетная. Ползли лохматые туманы, моросил дождь. Никто никуда не выбирался. И в этом тумане его, как яркую мишень, избрала для своих острот Марина, худощавая, хрупкая, словно тростинка, москвичка с удивительно самостоятельным мужским характером. Она насмешливо спрашивала у Валентина, что он в этом облачении собирается штурмовать — уж не высотный ли дом? Почему-то Марина весьма скептически относилась к мужчинам. Валентин в ответ поигрывал желваками, изображал на лице ухмылку и молчал. Марина каждый день находила его на вертящемся стульчике перед стойкой, подсаживалась в окружении подруг, лукаво смотрела поверх бокала зелеными глазами и предлагала пойти в связке с нею.

— Ваш вид будет укреплять мое мужество.

Валентин хмурился и готов, был грызть свой стакан зубами. Ну не мог же он ей сказать, что в горы ездит лишь для того, чтобы доказать свое превосходство именно в городе…

— Я бы с величайшим уважением относилась к тому, — смеялась Марина ему в лицо, — кто угостил бы меня форелью из-под Чертова моста.

Гнилой, ткни пальцем — рассыплется, Чертов мост был переброшен через гигантскую трещину в горах. В глубине тектонического скалистого каньона бился пенистый Терек с королевской рыбой — форелью. До нее было метров пятьсот свободного полета. Таких удочек не продавали. Поэтому рыбак должен был преодолеть угрюмые отвесные скалы, биясь о них сам, словно наживка — червяк. Один неверный шаг — и лишь косо торчащее деревце или случайная каменная полочка смогут задержать тело. Сейчас же риск был двойной. Горы затянуло кисельными жирными туманами. От этого скальная порода проявила свой подлый характер. Сланцы были словно намыленные, скользкие, предательские. Пропасть напоминала Валентину гигантскую ванну, до краев наполненную пеной.

Но дама требовала подвига. Валентин должен был доказать, что он мужчина. И однажды утром он отважился.

Сорвался Валентин всего в метрах ста от потока. И спасла его та самая случайная полочка. Вероятно, поэтому случайность любят больше, чем закономерность. Внизу, когда начало пробиваться солнце, он увидел зеленый водоворот, в котором плавала чья-то черная лохматая спина. Это должна была быть его спина. Однако в водовороте кружился раздутый архар. Валентин слабо застонал: «Ма-ма», но его никто не услышал. Его правая нога была сломана. Кое-как перевязав шарфом голень, Валентин начал ругать себя самыми последними словами. Дурак, нужно было лучше зафиксироваться, а еще лучше совсем сюда не лезть. Это все она, эта воинственная коза, нужно было стерпеть, и ничего не случилось бы. А теперь плакал отпуск. Придется вдыхать больничные запахи, и еще неизвестно, — может, хромать всю жизнь. На работе тем временем все пойдет под откос или, страшно подумать, еще и тему кому-нибудь передадут.

В том, что его найдут, Валентин не сомневался.

Тем временем в лагере и вправду подняли тревогу: Валентина впервые не было на завтраке. И уже готовились поисковые группы. Марина, бледная и испуганная, бегала между спасателями и дрожащим голосом повторяла: «Это я виновата… Я его толкнула на это…»

Несколько пробных спусков вдоль ущелья ничего не дали. К вечеру, после легкого прояснения, туман снова полез серыми клочьями в ущелье. Наступила ранняя ночь. Далеко в межгорье грознее заревел Терек, неся ледяную воду с глетчеров. Спасатели, уставшие и злые на потерявшегося «идиота», вынуждены были вернуться в лагерь. Марина хватала их за руки и говорила, что за ночь тело может унести в озеро.

Где-то в двенадцатом часу ночи Валентин в последний раз завыл, как одинокий волк, съел последний кусочек сахара и уснул. Ночью к нему трижды наведывалась суровая дама академического вида, тыкала пальцем в печенку и спрашивала: «А что ты сделал для бессмертия?» Это была сама Наука. Валентин стонал и отмахивался от нее диссертацией.

Проснулся он на рассвете. Какой-то камешек горошком прыгнул на террасу, следом за ним темная тень сползла прямо на Валентина.

— Живой?

Валентин слабо, словно герой на щите, улыбнулся.