Цусимский синдром

А сегодня у нас уже шестое… Значит, «Ольдгамию» мы УЖЕ не встретили? И не разгрузили, и не отправили в обход Японии? Дела… Похоже, Слава, с твоим прибытием сюда действительно все поменялось. Причем настолько, что даже книга «Цусима» теперь неактуальна и бессмысленна… Больше нет прошлого, а точнее – будущего. Оно изменено появлением тебя и нарушено безвозвратно. Теперь все здесь происходит впервые!

Оставив пожарный гидрант в покое, я невесело спускаюсь в чрево корабля и добредаю до знакомой каюты. Не снимая кителя, падаю на диван, последним движением укутавшись в шерстяной плед.

Следующие три дня проходят в непрерывных маневрах, чередуемых с интенсивными артиллерийскими учениями. Постепенно во мне выработалась привычка вскакивать каждое утро под барабанную дробь тревоги и укладываться спать в кителе – еженощно эскадра отражает «минные атаки». Правда, без ночных стрельб: дело ограничивается лишь тренировкой прислуги у орудий.

С Матавкиным встречаемся редко, еще реже общаемся – у издерганного таким режимом врача от усталости появляются синяки под глазами.

После разгрома корабля с кают-компанией я начал ощущать отчуждение, исходящее от офицеров броненосца: со мной здороваются, интересуясь делами, однако при первой возможности сворачивают разговор. Впечатление, что офицерский корпус, за исключением Вырубова, Данчича (к моему удивлению) и еще пары человек, винит в притеснениях непрошеного гостя. То есть меня.

Диалоги происходят приблизительно такого характера:

– Господин поручик? Доброе утро!

– Доброе, господин лейтенант…

– Простите, бегу по службе!

Ну и ладно. Не сильно-то и хотелось, господа элита… Российской империи. Перебьюсь! К тому же вас тоже можно понять. Никто ведь не знает того, что мы с адмиралом… Знали бы вы – все было бы по-другому, уверен. Вы мне от этого менее симпатичны не становитесь, а я… Я не гордый…

Пользуясь свободным временем, я всецело посвятил себя наблюдению за маневрами, окончательно изъяв бинокль у младшего судового врача. Впрочем, вытребовав на сей раз его согласия. Делая морду кирпичом и тихонько занимая позицию у прожектора заднего мостика – почти не дышал, внимая словам присутствующих.

Ночное совещание адмиралов со штабами явно не прошло даром. Весь день седьмого мая адмирал занимался тем, что гонял первый отряд в хвост колонны и обратно – то заставляя сбросить скорость до пяти узлов, пристраиваясь затем в кильватер «Ушакову», то вновь уводя вперед, командуя увеличивать до пятнадцати. Первый же опыт такого маневра повторил цусимскую оплошность: как и в завязке сражения, небогатовский теперь «Ослябя» почти застопорил машины, пропуская перед собой «Орла»…

Подобные перестроения оказались столь нехарактерны, что офицеры на заднем мостике буквально начали держать пари, споря: надолго ли хватит адмиральского запала? Итог общему мнению печально подвел Вырубов: «Не поздно ли взялись, господа?.. Скоро берега Японии увидим в бинокль!..»

Рожественский, похоже, решил окончательно взяться за первый отряд: даже на стрельбы, завершающие седьмое число, бородинцы ушли отдельной группой. Ведя огонь на сей раз по единственному сброшенному с «Орла» щиту. «Суворов», начав стрельбу первым, передал дистанцию мателотам, не преминув сделать выговор «Бородину» за несвоевременную пристрелку. Получилось весьма коряво: «Александр» оказался единственным, чьи залпы легли возле мишени. «Бородино» же с «Орлом», находясь значительно позади, с первых же выстрелов допустили огромные недолеты…

Таким же образом прошли и следующие два дня – маневры, маневры… И еще раз маневры. С которыми на эскадре действительно все очень плохо. О чем теперь с уверенностью могу судить даже я, сухопутно-гражданская личность. Мне совершенно непонятно, чем занимался весь девятимесячный поход Рожественский, если сейчас, к его концу, самые простые упражнения зачастую вызывают в боевом строю почти настоящую панику.