Цусимский синдром

Так… Значит, хоть на «Бородине» снаряды не отсырели! Хотя… Гулльский инцидент случился у берегов Англии, а оттуда до тропиков – как до Луны пешком. Но снаряды тем не менее об «Аврору» не разрывались…

Неожиданно для себя обнаруживаю, что пушки броненосца стихли. Все, учения закончились? Похоже, что так. Коридор наполняется голосами – мимо проходят уставшие матросы, за ними тот самый юный мичман, что не боялся пожаров в кают-компании:

– Молодцы, братцы, хорошо потрудились! Лишь Зуеву выношу замечание: незачем тянуть шланг через всю палубу, если краны поблизости. Цепляться необходимо от ближайшего к пожару!.. – грозит тот пальцем. – Всем лишнюю чарку за обедом, я распоряжусь! Кроме Зуева…

– Ва-а-а-аше благородие, а ежели там огонь горит, как же я стану цепляться? Погорю ведь!.. – возмущается, разводя руками, Зуев. – Всем чарку, а я как же?..

– Трюмно-пожарный дивизион, Зуев, несет самую ответственную службу в бою… – Заметив меня, мичман подмигивает. – Господин поручик, ведь так?

– Истину говорите! – улыбаюсь я, провожая глазами процессию.

Кажется, его фамилия Шишкин. Улыбка медленно сползает с лица. В Цусимском сражении этому почти еще мальчишке вместе с недотепой Зуевым достанется страшная роль: отчаянные, безнадежные попытки потушить гигантский костер, которым будет полыхать избитый флагман… Пылать спустя полчаса после первого выстрела. И цеплять порванные, перебитые осколками шланги можно будет отовсюду, с любой уцелевшей водной магистрали броненосца. Все равно без толку…

Бредя в полумраке лабиринтов к каюте Матавкина, я вдруг останавливаюсь в замешательстве. Стоп! Что это было? По сердцу будто ножом чиркнули… Прислушиваюсь к звуку: точно! Она самая – русская, задушевная… Та, что в двух мировых, да и в наши дни, продолжает рвать души на части… До меня отчетливо доносятся переливы русской гармони.

Сворачиваю на магнит в незнакомый переход, преодолеваю еще один… Поют за углом. Стараясь оставаться незамеченным, останавливаюсь, разбирая слова. Мать моя, неужели и здесь она популярна?..

Что ж ты когти распускаешь
Над моею головой?
Иль добычу себе чаешь?
Черный ворон, я не твой…

Наконец не выдержав, я выхожу из укрытия. Несколько матросов, сгрудившись, сидят прямо на полу, подтягивая гармонисту. При моем появлении гармонь издает плачущий звук, смолкая, сидящие начинают подниматься:

– Здравия желаем, ваше…

Народ, вы чего?.. Да я сам такой же!..

– Сидите, сидите, ребята… – усаживаюсь я на корточки, прислоняясь спиной к стене. – Не помешаю?

Матросы удивленно переминаются вокруг, усатый гармонист в годах испуганно прячет инструмент за спину:

– Ваше благородие, да мы тут недолго совсем, в кубрик уже идем… – умоляюще смотрит он. – Айда, ребята? По койкам?

– Подожди… – Меня охватывает бесшабашное настроение. – А коли я напою, подыграть сможешь?

– Чего же не смочь?.. – недоверчиво глядит тот. – Смогем…

– Падай тогда сюда!.. – указываю рядом с собой. – Давай, давай! – машу ему рукой. – Не тормози! – Усатый, оглядываясь, нехотя приземляется рядом. – Слушай сперва напев!

Я откашливаюсь:

– Рас… цветали… яблони и груши!… По… плыли… туманы над рекой!.. – старательно вывожу я, помогая рукой в такт.

Певец из меня так себе: медведь на ухе вечную лежку устроил. Но, к моему изумлению, на словах «берег на крутой» гармонь берет первый пробный аккорд.

Продолжаю петь, закрыв глаза, и аккомпаниатор лихо ухватывает незатейливую мелодию. А по коридорам броненосца летит до боли родная песня в моем исполнении.

Недоверие как рукой снимает, вокруг нас образуется тесный кружок. На лицах появляются первые слабые улыбки. Закрыв глаза, я продолжаю, стараясь.

Повторно пропеть последние две строчки куплета мне помогает уже нестройный хор голосов.

В памяти некстати всплывает Анька. Такая же простая русская «Катюша»… Как и у каждого из вас дома… Может и в лоб зарядить сковородкой, а после нежно обнимать всю ночь… Где ты сейчас? Безнадежно ходишь по берегу чужого моря? Плачешь в отеле? Звонишь моим близким, друзьям? Маме? Улетела домой, в Россию? Родишься ли ты вообще когда-нибудь, если изменится будущее?..

Гармонист делает красивый перебор, и дружные голоса громко подхватывают окончание песни: «Про того, чьи письма берегла!..»

Оглядывая восхищенные лица, я поднимаюсь на ноги. Ну все, ребята. Передал вам, что можно. И даже что нельзя… Пойте и… И распространяйте. Это лучшая военная песня, которую знаю! Пусть в ней ни слова о войне со смертью. Да и не нужна она в ней, костлявая… А вот «Черного ворона» вашего… Забудьте пока. Не к месту!

Гармонист хватает за рукав, будто в подтверждение моих мыслей:

– Ваше благородие, еще разок!.. Слова запомнить надо, а?.. – Влажные глаза умоляюще смотрят на меня.

– Да, ваше благородие, слова, слова повторите! – не отпускают меня матросы, присоединяясь к товарищу.

– Записать вам, может? – улыбаюсь я.

– Не, мы и так запомним… Вы еще нам спойте, разочек!

– Петь больше не стану, но словами – расскажу. Слушайте сюда…