Отметим, опираясь на наиболее древние эпиграфические памятники, что житель этрусского города всегда носил двойное имя: личное имя и истинное, родовое имя. Это, вероятно, наиболее ранний пример фамильной системы, которая существовала также у римлян и стала, по крайней мере формально, и нашим достоянием. Это явное утверждение семьи отражает родовую структуру общества, которая преобладала в институциональной истории этрусков. Это еще раз возвращает нас к очень древним рамкам, когда монархические организации в начале исторического периода были почти полностью размыты. Цари были, очевидно, иногда и политическими, и военными, и религиозными вождями. Но в V в. до н. э. монархии были свергнуты олигархиями: здесь в истории этрусков также намечается сходство с подобными процессами, происходившими в других городских цивилизациях Средиземноморья. Этот реванш аристократии означает в Этрурии — как, впрочем, и в Риме — поворот к древней родовой традиции, семья утвердилась прежде всего как структурный элемент общества. Эта трансформация не была ни окончательной, ни повсеместной: в начале V в. до н. э. жителями Клузия все еще управлял царь, Порсенна; столетие спустя горожане Вей, столкнувшись с угрозой войны с Римом, подчиняются единственному магистрату, который в римских источниках называется царем. В итоге олигархические структуры, весьма ревнивые к своим прерогативам, сводят на нет политическую роль этрусских городов; олигархическое управление и родовая структура, торговля, сосредоточенная в руках меньшинства, религиозная монополия — все это мешает этрускам развиваться дальше. Плебс никогда не был способен играть политическую роль; по-видимому, он не осознавал своего единства и своих возможностей. Народные движения, подобные тем, что имели место в Вольсиниях, а затем в Ареццо и Вольтерре, представлялись историками в мрачных тонах, как необузданная анархия, презиравшая всякую мораль. Эта интерпретация не удивительна в мире глубоко статичном и консервативном. Города Западного Средиземноморья никогда не достигали истинной демократии, за исключением Рима, где плебс сумел интегрироваться в политическую жизнь и стать ее активным элементом. Этрурия в этом отношении проявляет отсталость.
Два века назад основатель научной этрускологии аббат Ланзи отметил, насколько велика диспропорция между археологическими данными, которыми изобилуют некрополи, и скудными сведениями по истории и институтам этрусков. Несомненно, с тех пор знание стало более детальным, но диспропорция попрежнему существует. Нам абсолютно неизвестно, например, существовал ли в этрусских городах политический центр, соответствующий греческой агоре и римскому форуму.
Организованная в самостоятельные города, зачастую политически оппозиционные, этрусская нация обладала, однако, сознанием своего единства. По сочинениям Дионисия Галикарнасского известно, что этруски именовали себя расеннами, латиняне называли их этрусками, а греки — тирренцами. Это единство подтверждается упоминанием в некоторых записях верховного магистрата —