Цицианов

Вскоре после своего прибытия в Грузию Цицианов приказал произвести ревизию собственности местной церкви. Но даже по прошествии восьми месяцев он не смог получить нужных сведений. Католикос и его подчиненные всячески затягивали дело. Правительство также занимал вопрос о пополнении рядов черного и белого духовенства. По существовавшим в Грузии законам любой крестьянин, даже крепостной, при желании мог уйти в монастырь или стать священником. С точки зрения российского дворянина, это выглядело совершенным вольтерьянством. Не существовало никаких штатов церковнослужителей, правительство не контролировало посвящения в сан, что также было совершенно нетерпимо в «регулярном государстве». Главнокомандующий занимал в этих вопросах совершенно определенную позицию. Это видно из его письма католикосу Антонию от 23 марта 1804 года: «8 месяцев не достигнув переписи духовных имений… до сего часа желая вседушно не навлечь справедливого гнева на вас от Его императорского величества… не имел счастья всеподданнейше донести Его императорскому величеству о таковом постыдном промедлении… Всякий архиепископ и епископ посвящает как в священники, так и других служителей должности, а архимандриты в монахи постригают без всякого разбора, по воле своей, не взирая ни на лета, ни на звание, ни на состояние человека, так что и крепостных людей вольны постригать в монашеский чин невозбранно от помещика. Таковые правила, злоупотреблением рожденные и корыстью поддерживаемые, заставляют меня опасаться, чтоб одна половина Грузии не обратилась в иноческий сан, а другая — в белое духовенство… Известно, сколь бедны здешние церкви и монастыри, пребывая в постыдном для христианства состоянии как нелепием своим, так и священнослужителями, едва читать умеющими; умножением же священников и монахов отъемлется от церквей и монастырей доход, могущий быть обращен на снабжение церквей и монастырей необходимой и соответствующей храму Божьему утварью и священнослужителями, достойными святыни, к коей прикасаются как по сердцу, так и по уму, научаясь в семинарии… Есть церкви, не имеющие дохода… и имеющие 14 священников. Покорнейше прошу приостановить как пострижение в монахи, так и посвящение в священники, дьяконы, подьяконы и дьячки, доколе собранные сведения о духовном имении буду иметь счастье представить Его императорскому величеству… и испросить штата как церквам приходским, так и монастырям…» Через две недели католикос сообщил, что всякое посвящение в сан и пострижение в монахи приостановлены до утверждения штатов монастырей и приходов[364].

В общении с католикосом Антонием князь Цицианов удивительным образом сочетал почтительность с такими выражениями, которые при самом снисходительном отношении к ним не могли трактоваться иначе как оскорбительные. Внимательное чтение их переписки позволяет прийти к заключению, что главнокомандующий разделял три объекта: собственно первое лицо Грузинской церкви, личность католикоса и порядки, царившие в церкви. Если Антоний-католикос пользовался безусловным уважением, то Антоний-человек уже мог почувствовать уколы в свой адрес, а слова в адрес местных церковных порядков генерал явно не выбирал. Характерным является ответ Цицианова на просьбу главы грузинских христиан продлить оплату архимандриту Герасиму и его брату, которые обучали священников церковному пению: «Почтеннейшее письмо ваше… имел честь получить и спешу почтеннейше донесть вашему святейшеству, что, сколько бы жадно я ни желал выполнить волю вашу, но как принято за правило вознаграждать по грамотам последнего царя Георгия XII, то я и приступить к ходатайству не смею. Между тем, не могу по преданности своей не изъяснить вашему святейшеству, что успех в научении пению церковному не отвечал ожиданиям, потому что, сколько я ни слыхал оного в церквах здешних, все похожи на блеяния козли, и буде бы ваше святейшеству благоугодно было приказать учить Киевской ноте, переведя все окти на русский язык, то церкви пастырства вашего святейшества украшены были бы вящще ко славе о вашем попечении. Изложа преданнейшую мою мысль, имею честь при испрашивании архипастырского своего благословления…»[365] Через две недели Цицианов вновь рассыпается в почтительных выражениях в письме по поводу судьбы никозского епископа Афанасия, но завершает письмо угрозой донести свое мнение по этому вопросу до сведения императора, «…не скрывая неустройств здешнего духовенства и небрежения оным пользы церковной»[366].