Цицерон

Цицерон уже под надзором. Антоний прямо подтверждает это, оставить Италию, поселиться на Мальте или еще где-нибудь он может лишь по приказу Цезаря. Цицерон надеется, что в Кампании вспыхнет восстание (эта надежда соблазнила позднее Целия и Милона и стала причиной их гибели). 13 мая он отправляется на свою виллу в Помпеи — пусть все видят, что он и не помышляет об отъезде из Италии. На виллу приезжает один из друзей, сообщает: центурионы трех когорт местного гарнизона готовы стать под командование Цицерона. Но что могут три когорты? Чтобы не встречаться с центурионами, Цицерон покидает виллу до рассвета и возвращается в Кумы. Так избежал он риска попасть под подозрение. И, кажется, поступил разумно — агенты Цезаря шныряют всюду и следят за каждым его шагом и словом. Из Сицилии пришли дурные для помпеянцев вести. Катон вынужден оставить остров, Курион легко овладел им.

17 мая Туллия, которая, по-видимому, приехала в Кумы вместе с матерью, разрешилась от бремени, не доносив двух месяцев. Роды прошли хорошо, но Цицерон пишет Аттику, что «тот, кто родился, чрезвычайно слаб»; по всей вероятности, ребенок не выжил. Это письмо было последним письмом Аттику из Италии. 7 июня Цицерон вместе с Квинтом и обоими юношами поднимается на борт корабля в Гаэте. И уже с корабля пишет Теренции. Он просит простить его, если в последние дни был с нею капризен и невежлив. Приступ болей в желчном пузыре мучил его до самого утра. Быть может, длительное ожидание и сомнения были причиной болезни.

Теперь решение окончательно принято, он спокоен и почти совсем здоров. Теренция и Туллия пусть остаются возможно дольше на виллах, вдали от проходящих войск; вилла в Арпине — надежное убежище, там есть все необходимое для них и для слуг. И неожиданно с пафосом, ему, казалось бы, несвойственным, Цицерон объявляет, что идет освобождать родину! Чего, без сомнения, вовсе не думает.

Цицерон в Эпире, и письма, как и следовало ожидать, становятся редки. Письмо от сентября 46 года, направленное в Стабии другу и соседу Марку Марию (с которым мы уже встречались), дает представление о лагере Помпея. Тотчас же по прибытии, пишет Цицерон, он пожалел, что приехал, ибо увидел слабость войск, которыми располагает Помпей, и отсутствие боевого духа у его солдат. Что же до командиров (их много по отношению к числу солдат), если не считать Помпея и нескольких его приближенных, у всех только одна цель — обогатиться; Цицерон слышал их разговоры, и эти люди так жестоки, что он больше всего опасается их победы. Не говоря уж о том, что все они по уши в долгах.

Видя все это, Цицерон счел себя обязанным посоветовать Помпею заключить мир. Помпей и на этот раз отказывается. Тогда Цицерон советует затянуть войну. Помпеи как будто согласен, но вскоре победа, одержанная его войском, вновь внушает ему веру в свои силы (речь идет, по-видимому, о прорыве блокады, созданной Цезарем в начале июля 48 года). С этой минуты, пишет Цицерон Марку Марию, «этот столь великий человек перестал быть полководцем». И приводит доказательство: Помпей при Фарсале без колебаний выставил молодых неопытных рекрутов против закаленных в боях легионеров.

Плутарх говорит о бездеятельности Цицерона в течение всего времени между июлем 49-го и августом 48-го. Помпей не знает, что ему поручить, сам же Цицерон не хочет никакого поручения. Воодушевления он не чувствует, осуждения не скрывает, говорит то, о чем писал Марку Марию двумя годами позже. Цицерон расхаживает по лагерю, то усмехаясь, то хмурясь, и время от времени роняет иронические замечания. Некоторые из них остались в истории. Еще до отъезда из Италии Цицерон сказал: «Я знаю, от кого мне бежать, но не знаю, за кем следовать». По приезде в Эпир кто-то сказал, что он явился слишком поздно; Цицерон отвечает: «Да нет же вовсе не поздно, ведь я вижу, здесь еще ничего пе готово». Однажды Помпей спросил его, конечно, с насмешкой, где его зять (то есть Долабелла), Цицерон отвечал: «С твоим тестем». Помпей обещал какому-то галлу, солдату Цезаря, перешедшему на его сторону, дать права римского гражданина. Цицерон воскликнул: «Вот странный человек! Обещает галлу гражданство города, который ему не принадлежит, а сам не может даже вернуть нам наше гражданство». В ответна что Помпей проворчал: «Скорей бы уж Цицерон переходил на сторону врага, тогда он хоть будет нас бояться».

Слова Цицерона передавались потоп от поколения к поколению, их смаковали «любители старины» еще во времена Макробия, но Цицерон вовсе не желал кого-то дразнить, тоска и глубокая тревога владели его душой. Он чувствовал себя бесконечно одиноким и прятал чувство за иронией. И становился совершенно невыносим. Некоторые, например, консулы Лентул и Домиций, обвиняли Цицерона в трусости. Правда, скажет Цицерон позднее, я в самом деле боялся... того, что и произошло.