Цитатник бегемота

- А зачем? - сдерживая своего грызущего удила могучего коня, поинтересовался македонянин. В том, что это был именно македонянин, сомнений у Ивана не было.

- Я хочу писать историю великого похода, а мои ученики - сражаться в армии великого полководца, - пояснил фон Кугельсдорф.

- Хм, - буркнул всадник. - А сражаться-то вы умеете?

- О да, - заверил его профессор. - Все мои ученики с детства приучены обращаться с оружием...

- И что, все они родом из Книда? - подозрительно разглядывая Кляйна, спросил всадник.

- Нет, конечно, - безмятежно ответствовал профессор. - Есть и фессалиец, и беотиец, и милетцы, и афиняне... а вот он, - фон Кугельсдорф указал на Кляйна, - фиванец...

- Фиванец? - переспросил всадник и несколько брезгливо посмотрел на немца. - Понимаю... Эпаминонд там, священный отряд...

-Да нет, - благодушно сказал профессор. - Вообще-то он вольноотпущенник, а сам родом из Иерусалима... . Иван увидел, как вытянулось лицо у Кляйна.

- Понятно, - произнес всадник, разглядывая побагровевшего оберштурмбаннфюрера, который бросал на шутника-профессора яростные взоры. - Да, а кто это у вас тут фессалиец? - вдруг спохватился он.

- Вот этот, - ткнул пальцем в Ивана фон Кугельсдорф. - Родом из Ифамы.

- Да что ты говоришь!.. - воскликнул всадник и спрыгнул с коня. Землячок, значит!..

Иван чуть было не выругался вслух.

- Как звать-то тебя? - спросил, улыбаясь и подходя к нему, македонянин. Росту он оказался немалого - почти с Ивана, а в плечах - так и пошире него.

- Леонтиск, - ляпнул наобум в меру начитанный Иван, надеясь, что попадет в точку. И попал.

- Как!.. - вскричал пораженный квазиземляк. - Клянусь Зевсом, вот чудеса! Я-то ведь тоже Леонтиск!..

"Пропади ты пропадом со своими чудесами", - получал Иван, любезно улыбаясь в ответ.

- Нет, ну бывает же такое, - радостно продолжал настоящий Леонтиск. - Кого только не встретишь в этих краях... Слушай, давай к нам служить, в фессалийскую конницу под мое начало?..

- О нет, славный Леонтиск, - встрял профессор. - Мои ученики хотели бы служить в пехоте, к лошади они непривычны...

- Ерунда, - отмахнулся легендарный кавалерист. - Лучше конницы ничего нет. А что касается неумения... В армии ведь знаешь как? Не умеешь - научим...

Иван поднял брови.

- ...а на все остальное - воля богов олимпийских. Так что, философ, не путайся под ногами и не мешай солдату делать свой выбор.

- Нет, - твердо молвил фон Кугельсдорф. - Оракул сказал нам - только пехота.

- А, раз оракул, тогда - другое дело, - разочарованно протянул Леонтиск. Ну что же, поспешим в лагерь!..

Прошло два месяца. Немцам и Ивану удалось завербоваться в армию, во вспомогательные отряды пехоты, которые участвовали в подавлении антимакедонских восстаний в Сирии и Присредиземноморье. Не случайно встретился им отряд Леонтиска: восставшие против македонского владычества местные жители были жестоко истреблены. И текла кровь, и пахло горелым человеческим мясом, и гнили трупы на зеленой траве...

Божественный Александр, просвещенный царь, величайший воитель и светоч западной культуры, не любил, когда ему перечили или с ним не соглашались: ему ничего не стоило стереть с лица земли один город, вырезать до единого жителя другой, продать в рабство всех обитателей третьего...

Немцы близко к сердцу восприняли задачи, поставленные перед ними руководством: им по душе пришлось плановое хозяйство истребления, тем более что это был все же западный, а не какой-нибудь там иудейский вариант, хотя и тот был неплох. Как будто и не уезжали из родной Германии, не прекращали трудиться над выполнением и перевыполнением четырехлетнего плана развития рейха.

Скромный труд арийцев был замечен командованием. Им даже удалось перейти из простых пехотинцев-пелтастов в гипаспиеты, которые после битвы при Иссе стали элитными частями армии Александра.

Солдатский быт чужой эпохи стал основой их жизни. Тем временем армия македонских завоевателей готовилась к решающему сражению с царем Персии. В этой битве должна была определиться судьба Азии, да и всего мира, на целые века вперед...

Все это время прошло для Ивана как в тумане. Иногда, в минуты душевной бодрости, он всерьез думал о том, не сошел ли он с ума, не спит ли, в конце концов... Краткий миг просветления проходил, и снова непонятная вялость и апатия одолевали его...

Однажды Иван увидел профессора и поразился, осознав, что не встречал его месяца полтора. Оказалось, что фон Кугельсдорф живет далеко от них, в одном из финикийских храмов. Что он там делал, профессор не счел нужным сообщить, но выглядел он весьма бодрым и свежим.

Когда Иван увидал фон Кугельсдорфа, то почему-то захотел рассказать ему о своей жизни в полубреду, о своих видениях и снах; о том, как, просыпаясь по ночам и засыпая днем, он грезил о запредельном, видел то, чего не мог видеть никогда и нигде прежде: пыльное солнце, тусклое и холодное, застывший ветер, воздух, сквозь который нельзя протиснуться и выйти вон... снег, горячий снег на губах и открытой ране. Темнота подземелий рассудка, опрокинутое и вывернутое наизнанку небо, путешествие вниз и выход вбок.