Цирк приехал!

Она сплюнула через плечо:

— И слушать на ночь не желаю про чертей!

— Тут черти ни при чем. Это артист животом говорил.

— Ещё того не легче! — возмутилась мачеха.

— Не может быть, чтобы животом, — поперхнулся чаем Борька. — Сами они! Сами! Я следил!

— Брюхом, сынок, брюхом! Мне объяснили… Борька немедленно втянул в себя живот, потом надул его, снова втянул…

«Нет, неверно отцу сказали. Не может человек разговаривать животом», — решил Борька, громко поставил граненый стакан вверх дном на блюдце, положил сверху огрызок сахара, потянулся и, изобразив на лице сладкую зевоту, заявил:

— Спать охота. Устал… Я нынче, пожалуй, в сарайчике лягу. Здесь жарко что-то.

— Все выдумывает! Все выдумывает! — громко отхлебнув чай, вздохнула мачеха.

Отец постелил постель в сарайчике, ласково провел снизу вверх шершавой ладонью по мягким рыжеватым Борькиным волосам, вышел во двор и запер сарайчик на большой висячий замок.

— Зачем, батя?

— Чтобы не украли тебя. Утром разбужу рано. Часов в пять. С мачехой в церковь пойдешь. А то злится она. Спи!

Как только удалились отцовские шаги и дверь в дом со скрипом закрылась, Борька схватил с жерди грача, который тут же проснулся и пронзительно закаркал. Борька погладил его и подошел к двери. Нагнувшись, он что есть силы нажал на дверь. Внизу образовалась узкая щель. Высунув наружу руку с грачом, он протиснулся сквозь щель сам и очутился во дворе.

Было тихо. На небе уже выступили звезды. По дороге в цирк Борька пересчитал сахар. Тринадцать кусков.

— Три куска дам Шарику Подшипникову, — сказал Борька грачу, — три — другим собакам (каким Шарик подскажет), шесть — Малахиту. Как, думаешь, правильно?

Грач спокойно дремал за пазухой.

— Ну, раз правильно, один кусок придется съесть, — сказал Борька и хрустнул сахаром.

Борька подошел к темному зданию цирка, прошелся вдоль высокого забора и заглянул в дырку. Двор был пуст. Ярко светила луна. От забора падала длинная тень. Одно оконце в конюшне было тускло освещено.

Отыскав калитку, Борька толкнул её. Она оказалась не запертой. Борька, озираясь, вошел во двор, прячась в тени от забора, подошел к окну и встал на цыпочки. Сердце его сильно билось.

Он увидел большую комнату. На столе стояла свеча. Её пламя тихо колебалось, освещая неровным светом стены с костюмами, обручами, лентами, пестрыми флагами, бумажными цветами и упряжью. В углу стояли длинные хлысты. На стенах дрожали тени от сидевших за столом дрессировщика лошадей и двух мальчиков. В одном мальчике Борька тут же узнал акробата, выступавшего с девочкой. Второй, поменьше, сидел спиной к окну, и его лица не было видно.

— Ты не прав, Андрон, — говорил дрессировщик мальчику-акробату, быстро и ловко заплетая длинную тонкую косичку из суровых ниток. — В цирке всегда принято все валить на верхнего. Никита хорошо стоит «голова в голову». Ты к нему придираешься.

— Он всегда ко мне придирается! — с радостью отозвался Никита. — А виноват всегда сам. Плохо мной балансирует.

— Обрадовался! — недовольно буркнул старший. — А сам как корпус держишь? Как носки тянешь? Действительно, как девчонка! Попробуй побалансируй тобой! Дрыгаешься во все стороны.

— Сам ты дрыгаешься! На себя бы посмотрел! — обиженно засопел Никита и отвернулся в сторону.

— Не ссорьтесь, мальчики, не ссорьтесь! — миролюбиво сказал дрессировщик и поднялся из-за стола.

Взяв из угла длинный кнут, он приладил к нему плетеную косичку и громко щелкнул. Никита посторонился, и Борька узнал в нем… девочку-акробата. Сомнений не было. Этот мальчик во время представления переодевался в девочку. Конечно, это было именно так: на стене комнаты рядом с костюмом девочки висел русый парик с яркой лентой в косе.

Дрессировщик щелкнул кнутом ещё громче. Грач неожиданно каркнул.

— Кто там? — спросил дрессировщик, подойдя к окну.

Борька сжал клюв грача и плашмя лег на землю. Грач сильно дергался, пытаясь вырваться.

— Проверь, Андрон, закрыта ли калитка, — сказал дрессировщик.

Борька быстро отполз в сторону и притаился за пожарной бочкой. Во двор выскочил Андрон, быстро подбежал к калитке и щелкнул засовом.

Борька одной рукой крепко держал грача за клюв, а другой гладил птицу, приговаривая шепотом:

— Помолчи, помолчи…

Андрон скрылся в цирке. Стало совсем тихо. Только изредка раздавался стук копыт из конюшни и собачье повизгиванье. Время шло. Часы на далекой башне пробили одиннадцать ударов, потом полночь. Вот и погас свет в оконце. Борька выбрался из своего укрытия и осторожно направился в конюшню.

Переступив её порог, он почувствовал страх. В клетках тяжело дышали, громко храпели звери. Их не было видно: конюшня еле освещалась старым тусклым шахтерским фонарем, висящим напротив жерди с попугаем. В темном углу слышалось частое дыхание с присвистом и светились чьи-то зеленые злые глаза. Глаза раскачивались из стороны в сторону, пристально глядя на Борьку. Он почувствовал, как по его спине побежали холодные мурашки, а лоб стал совсем влажным. Однако, пересилив страх, Борька сделал шаг вперед…

Неожиданно во всю мочь закричал ишак. Грач испугался, завозился за пазухой и громко каркнул. И тут началось!