Цирк приехал!

Борька быстро побежал к дому. На душе было весело. Ещёбы! Какого товарища приобрел! Вот Ноздре и попало как следует. Жаль, что Чумы не было — его ближайшего дружка. И Чуме бы Влас вложил по первое число. Отомстил бы за Борьку. Сколько позора из-за них обоих пришлось пережить. Какие побои вынести! Помнит ли Борька про церковь? Ни за что не забыть ему этой истории…

Шла пасхальная служба. Церковь была переполнена. Пробиться поближе к батюшке не удалось. А из угла, куда затиснули Борьку после крестного хода, ничего не стало видно.

В церкви пахло свечами, овчиной и ладаном. Его голубые клубы поднимались наверх к синему, в золотых звездах, куполу.

Было душно и тесно. Пот стекал по лбу и шее, попадал за воротник. Праздничная чистая рубашка прилипла к спине. Но Борьке было легко и весело: разве стоило обращать на это внимание, когда так дивно, так слаженно пел хор. Звуки падали откуда-то сверху, обволакивали и ласкали.

— Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ! — кричал охрипший батюшка в раскрытые решетчатые окна.

И в ответ с темного пустыря, где со свечами в руках стояла огромная толпа молящихся, не попавших в церковь, влетало дружное «Воистину воскресе!».

Даже сердце подпрыгивало у Борьки: до того здорово получалось! И Борька со всеми вместе кричал: «Воистину воскресе!»

А раз так крикнул, что даже погасла свечка. Нужно было её запалить снова. Борька повернулся к соседу, протянул к нему свою свечку, но резкий рывок за рукав остановил Борьку.

— Тихо ты, рыжий! — чуть слышно шепнул кто-то в его ухо. Ноздря. Он показал Борьке кулак и приложил палец к своим толстым губам.

Борька сперва ничего не понял, а потом увидел, как какой-то парень, стоящий рядом с соседом, привстав на цыпочки, напряженно всматривается вперед. Борька тут же узнал в парне Чуму.

«Куда он так смотрит? Что там впереди интересного?» — подумал Борька, привстал на носки и поглядел в ту же сторону, но ничего особенного не заметил. Переведя снова взгляд на Чуму, он похолодел от ужаса: левой рукой Чума отогнул полу пиджака соседа, а правой залез в его брючный карман. Ловко вынув толстый кошель, Чума передал его Ноздре, и оба начали быстро пробираться к выходу.

— Ограбили! — закричал вдруг сосед и схватил Борьку за плечо.

— Это не я! Это не я! — с ужасом молил Борька.

Он вырвался, хотел бежать, но вокруг уже все всполошилось.

— Вон этих держите! — закричала баба в клетчатом полушалке, указывая пальцем на Чуму и Ноздрю.

Ребят выволокли на паперть. Там нищие, беспризорники, юродивые, слепые, калеки:

— Бей их, ворюг!

— Нельзя! Самосудом нельзя! Грех!

— А воровать не грех?

— Ми-ли-ци-я!

Борька вдруг почувствовал, что лезут к нему в карман. Дрожащей рукой он нащупал что-то твердое. «Кошель! — похолодел Борька. — Ноздря подсунул!»

Борька резко выбросил кошелек. По каменным плитам зазвенела мелочь, зашуршали бумажки. Орава нищих бросилась людям под ноги. Нищие выли, дрались, отнимали деньги друг у друга. Громче других мычал страшный, оборванный глухонемой юродивый. Из его покрасневших глаз катились слезы. По подбородку текла слюна.

— Что делаете, сволочи? Что делаете? — бросился на колени хозяин кошелька.

— Отпустите его, я его знаю, — вдруг услышал Борька.

Он обернулся и увидел отца Никодима, Сергея Михайловича и мачеху.

— Отпустите его. Он хороший отрок. Верующий. Я его знаю, — повторил отец Никодим.

И Борьку отпустили.

С ненавистью смотрели Ноздря с Чумой вслед удаляющемуся Борьке.

— Этих пацанов тоже отпустят! — с досадой сказала баба в клетчатом полушалке. — Не пойман — не вор!

Дома мачеха и Сергей Михайлович нещадно выпороли Борьку. Били по очереди. Били так, что несколько дней не мог выйти на улицу…

Вот и Борькин двор.

Борька пересек его, легко вбежал на второй этаж по крутой скрипучей лестнице. Толкнув входную дверь, он запер её и, миновав прихожую, остановился у двери в комнату. Перекрестился и заглянул внутрь.

Мачеха мыла пол. Увидев Борьку, она плюхнула тряпку в ведро и всплеснула руками. Её красивое лицо вытянулось.

— Ах, заморыш, ах, шпана! — заголосила мачеха и, не вытирая мокрых рук, пребольно вцепилась в Борькино ухо. — Где ты был, циркач проклятый? Я тебе где велела сесть? У «Централя»? Я туда два раза бегала! Где шатался? Небось у горсада околачивался? Цирк свой поджидал? Я тебе покажу цирк!

Не желая ничего слушать, она выхватила банку из Борькиных рук и раскрыла её.

— Гуталин початый. Где деньги?

— Не было работы… Сам себе ботинки почистил…

— Врешь! Украл! Украл! Пряниками обожрался, ворюга!

Схватив Борьку за шиворот, она начала тыкать щеткой куда попало. На его лице и теле один за другим отпечатывались черные следы от гуталина «Эллипс». Борька выскользнул из рубашки и нырнул под кровать.

Схватив со стены зонтик, мачеха нагнулась и стала тыкать им в угол, куда забился Борька. Борька поймал конец зонта.

— Пусти, хулиган, пусти! — вскрикнула мачеха.

Борька не выпускал зонта. Наоборот, вцепился в него ещё крепче.