Цимес

— Не буду. Честное слово.

— Будешь, будешь. Ты все время надо мной смеешься, только я не обижаюсь. Потому что это ты, а не все остальные. Ты любишь.

— Кто это — остальные?

— Ну мама, папа, даже Рита. Все.

— И что? Разве они тебя не любят?

— Они заботятся, это совсем-совсем другое.

— Я думал — одно и то же.

— Вовсе нет. Любить — значит получать удовольствие.

— Наверное, еще и доставлять?

— Так в этом-то и фишка. Если нет, это просто… сожительство — по-вашему, по-взрослому. Как у…

— У кого?

— Да хотя бы у мамы с папой.

— Мне казалось, у вас хорошая, дружная семья.

— У нас обычная семья. Моим родителям достаточно того, что у них есть. Большего они не то что не хотят, просто не видят. Не знают, что оно существует. Хотя отец погуливает, — она усмехнулась. — Но, по крайней мере, никто хоть про это не знает.

Я смотрю на нее с удивлением: вот, оказывается, как…

— Никто, кроме тебя?

— Я хотела узнать и узнала. Ничего особенного.

— Но зачем?

— Просто интересно. Мне интересно про людей, понимаешь? Узнавать про них разные вещи, и вообще… Их слабости.

— Но как ты… Ты что, следишь за собственным отцом?

— Сейчас уже нет.

— А раньше, значит, — да?

— Значит. Мне с самого детства твердят, что жизнь нелегкая штука и надо быть готовой к трудностям.

— Да о каких трудностях ты говоришь? Ты же еще маленькая такая…

Наташа поворачивает голову и смотрит на меня — долго. Произносит:

— Ты уверен? — снова откидывается на спину и добавляет: — Самое трудное — это удержать счастье. И если кто-нибудь захочет этому помешать…

— И что же ты называешь этим словом?

— Быть с тем, кого любишь.

— И все?

— Нет, это только начало. Я хочу с каждым днем становиться для него все больше и больше необходимой. Хочу его всего — целиком.

— Так ты хищница?

— Я кузнечик в кулаке.

— Как? Кузнечик в кулаке? Что это?

— Первая строчка моего хокку.

— А ты разве?.. Почему же я не знал? И давно ты их… сочиняешь?

— Всю жизнь.

— И много их у тебя?

— Нет, только это: кузнечик в кулаке.

— Ну что ж… А ты знаешь, тебе идет. Пожалуй, и в самом деле…

— А еще я зверек. Твой зверек. Ты меня так называл — помнишь?

— Почему называл? Ты и сейчас мой зверек. И будешь им, и останешься им. Поняла?

— Давно, с первой минуты. А сейчас иди сюда. Иди ко мне. Скорее, ну…

Наше место — обычная скамейка в Нескучном саду, в стороне от аллей, совершенно незаметная посреди кустов шиповника. Еще прошлым летом мы набрели на нее и влюбились — в тишину, в запахи и друг в друга — снова.

Наташа немного опоздала и сразу кинулась мне на шею — открыто, шумно и смешно.

— Скучал?

Я киваю и вдыхаю ее всю сразу — и ветер, и вечер, и тревогу.

— Что-то случилось, да?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что знаю тебя. Тебе неспокойно, тревожно. В чем дело?

Она кладет голову мне на грудь, прижимается сильно-сильно, как никто больше, и выдыхает:

— Я все рассказала Рите.

— Что — все?

— Все о нас.

И я молчу, молчу, молчу…

— Не молчи, говори, Марик, ну.

— Хорошо. Видишь, солнце заходит.

— При чем тут солнце? Ну заходит, и что?

— Ничего. Зачем ты это сделала?

— Не стерпела. Она вела себя так, будто ты ее собственность. Я разозлилась.

— Ну и что теперь? Тебе стало легче?

— Нет. Оказывается, я ее все-таки люблю.

— Знаешь, оказывается, и я…

— Что?

— И я. Не как тебя, конечно, — по-другому. По-другому…

— Так не бывает. Нельзя любить двоих одновременно. Ни по-другому, никак.

— Ты ужасно умная, Наташа, и ужасно взрослая, я до сих пор не понимаю, как это возможно, но все равно маленькая. Есть вещи, которых ты не знаешь. Запомни: бывает все.

— Это просто слова. Ты тоже запомни: я ни с кем не собираюсь тебя делить. Ты или мой, или…

— Или — что?

— Ничего, просто мой и все. Без или.

Как же я ее выучил. Я вижу ее насквозь, предвкушаю ее хитрости, ее желания и знаю ее тайные мысли. Даже те, что не хочу знать, я знаю тоже. Но, но, но… Она нужна мне, и именно такой — вся, всегда и навсегда. Дело за малым: зафиксировать степень близости — что-то вроде брачного контракта, в котором подробнейшим образом будет указано все: статья, степень вины, срок и все, что полагается. На меня надевают наручники, я оборачиваюсь и все-таки успеваю увидеть ее бледное лицо, красные искусанные губы и глаза, полные слез. Конвой…

— Почему ты молчишь?

— А что я могу сказать? И что ты хочешь услышать? Рита знает, значит, осталось только рассказать твоим родителям. Может быть, кстати, уже… Ну а дальше наряд полиции, следствие, суд и… Конечно, ты будешь меня ждать. Может быть, даже целый год или два. Потом забудешь. Рита погрустит, поплачет и в конце концов начнет писать мне письма просто потому, что у нее доброе сердце. Вернусь я, само собой, к ней — если вернусь. И мы наконец поженимся. Скучно…

— Вот как ты себе это представляешь…

— Я просто проигрываю варианты и выбираю наиболее вероятный, а может быть, даже единственный.

— Все, что тебе надо, это выбрать меня.

— Я сделал это уже так давно. Ты же знаешь.

— Это просто слова и больше ничего.

— Тебе, как всегда, мало?

— Да. Я ведь сказала, что хочу все.

— У тебя, поверь мне, есть гораздо больше, чем все. С самого начала.

Она встает.

— Мне уже пора.

— Да, конечно. Идем.