Цимес

Еще он любит меня. Он звонит мне дважды в день, каждое утро и каждый вечер, говорит, что я превратилась в его привычку — не ту, которая убивает чувства, но ту, которая делает их еще острее. И это совершенно ни на что не похоже. Наташу он не любит совсем, вернее, не воспринимает ее всерьез, ворчит, что я во всем ей потакаю. Он прав и в этом тоже, потому что он прав всегда, с тех самых пор, как мы…

— Она чересчур избалована для своего возраста, ты не можешь этого отрицать. Слишком многое ей позволено. Почему с ней должна лететь именно ты, у нее ведь есть собственные родители? Мать-то уж могла бы…

— Потому что санкции, ты же знаешь. Много денег — много хлопот. Кроме того, ей надо практиковаться в языке.

— Насколько я помню, она собирается поступать на японский, а твоя специальность английская литература. Разве нет?

— Английский необходим в любом случае, ты же не будешь с этим спорить? И в любом случае лучше быть разносторонне образованным человеком.

— Как ты?

— Таких, как я, больше нет. Только вчера ты сам…

— Да, но ты каждый раз заставляешь меня проходить через ноль — осознавать это снова и снова. Как это может быть, скажи?

— Неужели все в самом деле так уж плохо? — смеюсь я.

— Улетно. Кажется, так она говорит, эта твоя Наташа? Послушай, ну не улетай, а?

Мы улетели. Потому что содержать двух моих, пусть уже совершеннолетних, мальчишек… Вот тебе и Лондон, милая моя. Все включено — кажется, так это называется.

— Рита, ты ведь любишь его, да? Если честно?

— А почему ты думаешь, что я стану об этом — с тобой? И с чего это вообще пришло тебе в голову?

— Потому что, когда ты о нем говоришь, когда мы о нем говорим, у тебя глаза такие… особенные.

— Это какие же?

— Я не могу… Я не знаю, как сказать.

— Ну вот, а собираешься в филологи. У филолога в голове слов знаешь сколько должно быть?

— Пусть. Есть чувства, которые больше слов. Так ты любишь его, скажи?

— Да. Пожалуй, да.

— Тогда почему вы не вместе?

— Так… Ты помнишь наш уговор? Если непременно хочешь вести взрослые беседы, мы сразу переходим на английский.

— Хоть на китайский, у тебя все равно ничего не выйдет. Все и так очевидно, не скроешь.

— Да я и не пытаюсь особо. Просто сейчас и с тобой не хочу об этом говорить.

— Потому что я, по-твоему, маленькая? Да?

— А разве нет? Есть вещи, которые тебе совершенно ни к чему. Ты просто-напросто не захочешь их понять, а тем более принять. По крайней мере пока.

— Ты говоришь, как все, — зачем? Я и так знаю, что вы, взрослые, умеете все усложнять. Ищете любые отговорки, лишь бы все-таки не оказаться вместе: семья, дети, деньги, бизнес. Вы все время боитесь ошибиться и все время ошибаетесь. Ошибочно женитесь, ошибочно разводитесь, остаетесь в одиночестве — тоже ошибочно.

— Все верно, Наташа, в твоем возрасте именно так и положено думать.

— Ну да. Сейчас ты скажешь, что потом жизнь все расставит по своим местам.

— Расставит, милая моя, конечно, расставит и даже не спросит. Только это будет потом, а пока наслаждайся молодостью и ее способностью все упрощать.

— Ты никак не хочешь понять, Рита. Я ничего не упрощаю, даже не собираюсь этого делать. Зачем, если все и так просто?

— Что ж… В таком случае, ты нашла рецепт счастья. Я за тебя рада, поверь, но мне отчего-то грустно.

— Его не надо искать, ну как ты не понимаешь? Он есть, и он в тебе, вот и все. В тебе, во мне, в каждом из нас.

— Значит, у тебя есть ответ на любой вопрос? Вернее, в тебе?

— Не на любой. Но на тот, который я слышу у себя внутри, — есть.

— И что же это за вопрос, моя птичка? И что же это за ответ?

— Только не смейся и не отмахивайся. То, что я скажу, настолько очевидно, что тебе сразу станет досадно, как ты сама не додумалась. Просто послушай и услышь.

— Хорошо, я попробую. Ну?

— Жизнь — это быть с тем, без кого ее нет. Без кого не выжить. Все.

— Все?

— Ничего не говори, просто вслушайся — не только в сами эти слова, но и в тишину после них.

Наташа встает, и ветер тут же подхватывает и начинает трепать ее светлые волосы. Она еще слишком юна, чтобы называться красивой, но вот-вот расцветет. Чуть раскосые, влажно-зеленые глаза, слегка выступающие скулы и матовая кожа — ах, эта вечная капля дикой монгольской крови. Еще у нее сильные стройные ноги и тонкие руки, которыми она размахивает, когда волнуется, — вот как сейчас. Временами она кажется мне почти родной, может, потому, что так похожа на меня прежнюю. Тогда я удивляюсь — то ли тому, что тоже была когда-то молодой, то ли тому, что на самом деле такой и осталась, если не считать отражения в зеркале. И все-таки мне совсем не хочется спорить с ней, и доказывать, и…

— Не понимаю. У тебя такое лицо, такой взгляд… Снисходительный. Почему, Рита? Ну что такого особенного ты успела в жизни? Увидеть больше стран? Прочесть больше книг? Узнать больше мужчин?

Она в самом деле завелась не на шутку, даже губы дрожат — вот-вот заплачет.