Цимес

Ее допрашивал сам комиссар. Это было совсем не страшно и почти совсем не больно. И вопросы были тоже самые обычные: про их отношения с Сережей и когда они виделись в последний раз. Когда он произнес «в последний раз», ей даже на секунду стало смешно — откуда же она могла знать, что он будет последним? И было неприятно слышать слово «любовники». Ну потому что… А последний раз был накануне, то есть вчера. Уже почти сутки.

В кабинете было ужасно душно, так душно, что ее стало знобить, правда, недолго. Комиссар спросил, нет ли у нее подозрений, может быть она знает что-нибудь такое…

Она пожала плечами:

— Нет… Нет, не знаю. Я не думала об этом.

— А если подумать? Попробуйте вспомнить, он мог вам рассказывать о своих врагах, друзьях, партнерах по бизнесу. О своих планах.

— Нет. Никогда. Мы… Понимаете, мы говорили только о себе, только про нас — все время. Он приезжал ненадолго. Месяц — это так мало, ужасно мало… Я совсем не знаю, как он жил там — без меня…

— Синьора желает еще кофе? Или воды — сегодня так жарко? — мальчик-официант стоял рядом и ждал ответа.

Она почти уже произнесла:

— Пожалуйста, как всегда, два кофе, — но все-таки осеклась.

Комиссар, этот чужой человек… Она могла бы ему рассказать, как Сережа называл ее, как он пел ее имя, но зачем? Невозможно передать словами музыку. Четыре года небесной музыки, и каждый раз, каждый раз легче умереть, чем расстаться. За это можно отдать жизнь, за это можно убить. Но не его, только не его. Зачем с ним — так?

…Я все еще слышу твой голос, и вижу тебя, и пою твое имя. Остальное не важно — пусть. И я обнимаю твои колени. Я кладу на них голову, припадаю к ним и пью, пью, пью их тишину — без конца. И все мне мало.

Аве Мария моя… Аве Мария… Аве Мария…

СОФИЯ

На закате Рим похож на кастрюлю с золотистым бульоном: бурлит и переливается разноцветными разводами, плещет из окон брызгами заходящего солнца — вот я какой, глядите…

София выходит на их крохотный балкон выкурить первую за день сигарету. Она, собственно, является и последней — муж не одобряет ее вредных привычек, особенно с тех пор, как сам бросил курить, а София привыкла его слушаться.

Она по-прежнему его любит, но почему-то до сих пор стесняется этого чувства, словно ей, как и раньше, пятнадцать, а он закадычный друг ее старшего брата Антонио. Конечно, с тех пор прошло уже так много лет — больше тридцати, она раздобрела и отяжелела. Это и понятно, она ведь никогда не работала, ни одного дня. Вокруг всегда было столько забот и тревог: муж, дочь, дом, болезни, покупки и многое другое, — чтобы сделалось уютно, и вкусно, и тепло. Даже в молодости ей было трудно сосредоточиться на чем-то, кроме этого, и вот теперь она стесняется своего располневшего тела, своего молчания по вечерам, зато она умеет замечательно слушать, именно поэтому он до сих пор рассказывает ей — нет, не все, все рассказать невозможно, — но многое. Иногда даже о работе. Тогда она снова чувствует себя той пятнадцатилетней девчонкой в коротенькой юбке, с маленькой грудью — и у него снова такие нежные руки…

Счастье — его ведь не надо искать и придумывать. Оно просто или есть, или…

Вот как этот несчастный русский. Это же надо, приехать из этой далекой России сюда, в Рим, и вдруг умереть. Как такое представить? Правда, муж накануне обмолвился, что у него нашли фотографию какой-то молодой женщины. Разумеется, он лишнего не скажет, на то он и комиссар, зато как интересно бывает строить свои собственные догадки, гораздо интереснее, чем все эти сериалы.

Конечно, этот человек мог умереть от болезни, мало ли что бывает, но почему-то ей кажется, что нет. Даже себе она не может этого объяснить, но недаром же она, в конце концов, жена комиссара полиции и уже так долго. Она тоже кое-что понимает, и у нее тоже есть интуиция… Это мог быть соперник, партнер или конкурент по бизнесу, но гораздо интереснее думать, что это женщина. Потому что — страсть. Неужели это та женщина с фотографии? Скорее всего, он ее любил, да и она его, наверное, как же иначе? Может, он именно к ней приехал. Только зачем убивать того, кого любишь? И как жить после? А вот жена — очень даже может быть… Тогда тут не только ревность, месть, а еще и наследство. Конечно же, у него есть наследство, и, наверное, немаленькое, раз она пошла на такое. Значит, сильная женщина, вот она, София, никогда бы… Хотя…

Она вдруг отчетливо представила себе, как ее родной муж, ее комиссар скучным голосом бросает ей, не глядя:

— Я ухожу. Совсем. Пожалуйста, собери мои вещи и, главное, не забудь две мои любимые рубашки и костюм в серую полоску. И ради бога, София, ради бога, не надо устраивать сцен. Поздно. Уже поздно.

София глядит перед собой, и глаза ее слепы, а сигарета уже почти обжигает пальцы. Воздух темнеет, вечерняя синева накрывает город.

«Нет, этого просто не может быть, — она встряхивает головой. — Этого не будет, и все. Никогда. Потому что если… Нет, ни за что. Все равно. Это все глупые фантазии. И потом, а где берут яд?»

МАРИЯ